Северный Кавказ после российско-грузинской войны

Одна из целей рубрики «Аналитика» состоит в знакомстве читателей с текстами о Восточной Европе, написанными специалистами из разных стран и академических традиций. Сегодня мы предлагаем Вашему вниманию статью французского политолога, профессора Свободного университета Брюсселя Од Мерлен, написанную для итальянского Института международной политики. 

Благодарим Автора за согласие на перевод этого текста для «Політ.ua».
 
После распада СССР в 1991 г. и двух военных кампаний в Чечне, утверждение о том, что Северный Кавказ является одним из самых нестабильных регионов России, стало расхожим мнением. Еще до двух этих жесточайших войн, фактически уничтоживших Чечню (в 1994–1996 и 1999–2001 гг.), начавшаяся с перестройкой лавинообразная борьба за суверенитет, независимость и право на самоопределение, волнами насилия прокатилась по региону. Возродились ли тогдашние проблемы после российско-грузинского войны, вспыхнувшей летом 2008 г. (в Южной Осетии, отчасти в Абхазии, а также за пределами двух этих территорий, — непосредственно в Грузии), или война прошла стороной, не повлияв на изменения, которые мы можем наблюдать на Северном Кавказе?
 
Спустя более чем год после российско-грузинского конфликта, в ситуации, когда насилие в Чечне вновь начало расти, свидетельствуя о провале политики «нормализации», так широко пропагандируемой российскими и чеченскими властями, структурный анализ событий на Северном Кавказе, главных вызовов, возникающих в этом регионе крайне необходим.
 
Вспышки напряжения по обе стороны кавказского хребта действительно свидетельствуют о наличии проблем и так и неразрешенных споров, однако все равно остаются тесно связанными с политикой Москвы и двусторонними отношениями местных элит с российскими властями; несмотря на различные громкие пророчества, мы не наблюдаем масштабной «балканизации» региона после августовского конфликта 2008 г.
 
Несмотря на то, что межэтническая солидарность по-прежнему играет важную роль по обе стороны Кавказских гор (что показывают случаи с лезгинами, осетинами, а также  черкесами), мы все же находимся далеко от ситуации начала 90-х, когда представители Конфедерации народов Кавказа, обученные северо-кавказскими боевиками, помогали абхазам во время грузино-абхазской войны 1992–1993 гг., а ожидание «эффекта домино» было повсеместным.
 
Между тем, конфликт лета 2008 г. создал прецедент; после соглашения 1994 г. о прекращении огня в так называемых «замороженных» конфликтах на Кавказе (Абхазия, Южная Осетия, Нагорный Карабах, Пригородный район, хотя о нем принято вспоминать гораздо реже) сохранялся статус-кво, однако признание Россией «независимых» государств абхазов и осетин изменило правила игры, поставив в опасность сложившиеся после распада Совесткого Союза границы. 
 
В то же время, «уличные войны» в соседних с Чечней Ингушетии и Дагестане, активизировались, достигнув невиданного ранее размаха; недели не проходит без убийства сотрудников правоохранительных органов и последующих репрессий, влекущих за собой бесконечную череду насилия. Что касается Чечни, то официальное снятие в апреле 2009 г. режима «контртеррористической операции», длившегося 10 лет, с момента начала войны, также парадоксальным образом совпало с всплеском насилия, — несмотря на заверения властей, что боевые действия окончены.
 
В конечном итоге создается впечатление, что Москва, вместо выработки целостной политики, позволяющей решать проблемы в совокупности, пытается разрешить скрытые или явные конфликты на Кавказе по отдельности. Более реакционная, нежели ожидалось, нынешняя политика по-прежнему находится под сильным влиянием имперской логики и практик (divide et impera, «разделяй и властвуй»), и, на фоне все возрастающих в регионе авторитарных тенденций, демонстрирует отсутствие у Москвы представлений о долгосрочных перспективах развития.
 
Разрешая российско-грузинский конфликт: консенсус в большинстве северокавказских республик
 
Конфигурация, сложившаяся во время российско-грузинского противостояния летом 2008 г., по различным причинам привела к поддержке действий Москвы. Российские медиа объясняли природу и характер российской интервенции необходимостью «предотвращения геноцида осетинского народа», что оказало сильное влияние на массовое сознание жителей Северного Кавказа, за исключением вайнахов — ингушей и чеченцев. Использование российскими властями формулировки «геноцид» создает крайне странную ситуацию, поскольку чеченцы также подверглись частичному уничтожению во время двух войн, однако в их отношении подобная формулировка никогда не использовалась. Этническая солидарность сработала на глобальном уровне, в конечном итоге, и на уровне дискурса. А так как абхазы принадлежат к той же языковой семье, что и северокавказские черкесы (черкесы, адыги и кабардинцы), а осетинский народ разделен между территориями Северной и Южной Осетии, новость о независимости обоих сепаратистских образований в основном встретила поддержку местного населения.
 
Изменение позиций произошло, несмотря на то, что русские на Северном Кавказе подавляющим большинством воспринимаются как народ-колонизатор (вне зависимости, осознается ли эта колонизация как желательная или нет), — тем не менее, мнения многих участников изменились достаточно глобально. Например, осенью, сразу после войны, на конференции в Пятигорске член Союза славян Адыгеи Владимир Каратаев и вице-президент национально-культурной ассоциации «Адыге Хасы» Нальби Гучетль сошлись в оценке произошедшего, несмотря на то, что по многим другим вопросам их позиции сильно разнятся. И Каратаев, и Гучетль признали, что они гордятся тем, что они «россияне». В июне 2009 г. коллега из Адыгеи во время интервью также сообщил мне, что «мы, естественно, поддерживаем эту войну, поскольку мы граждане России».
 
Большинство республик Северного Кавказа, исходя из чувства солидарности, приняли у себя беженцев из Южной Осетии, а также согласились оказать техническую помощь в восстановлении разрушенной войной республики. Кроме того, несколько заметных местных деятелей публично приветствовали независимость Абхазии и Южной Осетии.
 
Прием беженцев
 
Пока поток грузинских беженцев двинулся в сторону Тбилиси и других регионов Грузии, жители Южной Осетии, так же как и во время первого грузино-осетинского конфликта 1991–1992 гг., бежали на север. Республика Северная Осетия граничит с Южной, вместе представляя собой изначальную территорию расселения осетинского народа. Несколько сотен беженцев приняли у себя республики Адыгея, Карачаево-Черкессия, Кабардино-Балкария и Дагестан. Были организованы спонтанные кампании по сбору денег и одежды. Впрочем, это не продлилось долго, поскольку беженцы довольно скоро вернулись в Южную Осетию.
 
Техническая помощь
 
Другой формой поддержки стало оказание технической помощи. Специалисты по электроэнергетике из Кабардино-Балкарии («Каббалэнерго») и Чечни («Нурэнерго») отправились в Южную Осетию для того, чтобы принять участие в программах по восстановлению и реконструкции инфраструктуры. Тот факт, что «Нурэнерго» принимал участие в восстановлении Южной Осетии, нет не менее, не сыграл необходимой оздоровляющей роли по двум причинам: в то же самое время, Кадыров в рамках так называемой чеченской «нормализации» превратился в «любимчика» Кремля, который согласился поддерживать его в обмен на возвращение Чечни в состав Российской Федерации. 
 
Помимо немедленного оказания гуманитарной и технической помощи, крайне важным остался и политический вопрос. Представители политической и интеллектуальной элит приветствовали грядущую или немедленную независимость Южной Осетии и Абхазии.
 
Признание югоосетинской и абхазской независимости: обязательная поддержка?
 
Уже 15 августа 2008 г., через три дня после прекращения огня и спустя неделю после начала войны Черкесский конгресс Кабардино-Балкарии сделал заявление, что «Россия должна признать независимость Южной Осетии и Абхазии». Призвал международное сообщество поддержать независимость обеих территорий и Валерий Хатажуков [http://www.kavkaz-uzel.ru/articles/140668/], долгое время находящийся в оппозиции к действующему правительству (он руководит общественным правозащитным центром Кабардино-Балкарии). Но аргументы Хатажукова свидетельствуют о неоднозначности ситуации.
 
Его позиция, при достаточно скептическом отношении к действиям российских властей во время военного вторжения, заключалась в том, что Россия четко продемонстрировала неспособность защитить гражданское население, — следовательно, только благодаря признанию независимости международным сообществом люди могут оказаться в безопасности. Но на другом уровне, президент Кабардино-Балкарии Арсен Каноков обосновал легитимность признания независимости a posteriori; эта позиция стала обязательной для всех региональных элит, а Москва попыталась добиться поддержки и от руководства республик, образовавшихся после распада СССР. Не заставил себя ждать и Кадыров, также поддержав решение о признании. 
 
Адыгейско-абхазская диаспора потребовала признания независимости, встретив положительную реакцию со стороны Всемирного абахазо-абазинского конгресса. Парламент Северной Осетии и вовсе призвал к разоружению Грузии и потребовал от грузин выплаты компенсаций пострадавшим.
 
Между тем, необходимо отметить, что противостояние лета 2008 г. повлияло на латентный конфликт в Пригородном районе, где в 1992 г. произошли вооруженные столкновения между ингушами и осетинами, причем последних поддержала российская армия. И мы можем констатировать куда меньшую поддержку (а то вовсе ее отсутствие) Южной Осетии в Ингушетии, поскольку влияние конфликта в Пригородном районе по-прежнему велико.
 
Специфика ингушского и чеченского вопросов
 
Спор о статусе Пригородного для Ингушетии по-прежнему неразрешен: осенью 1992 г. там вспыхнул короткий, но крайне ожесточенный конфликт, начавшийся сразу после провозглашения ингушскими элитами самостоятельности республики, и, в частности, после принятия ее Конституции, предусматривавшей возвращение Пригородного района в состав Ингушетии. Вследствие депортаций 1943–1944 гг., а также тех способов, какими советские лидеры решали территориальные вопросы, Пригородный район остается камнем преткновения между двумя республиками; наличие там нескольких десятков тысяч ингушских беженцев по-прежнему свидетельствует о том, что конфликт находится в «замороженном» состоянии. Большинство людей в беседах с журналистами признавали, что не испытывают никакого сочувствия к Южной Осетии в целом, и отмечали определенную диспропорцию в тех терминах, какие использовала Москва для описания ситуации.
 
Когда речь заходит о международном трибунале, создания которого требуют российские власти для суда над преступлениями Грузии, многие удивляются, почему Россия не выражает такой же готовности осудить преступления, совершенные в Чечне.
 
Что касается самой Чечни, то как уже отмечалось выше, Кадыров поддержал независимость Южной Осетии, в то время как среди населения республики отношение было куда менее радужным. После серьезнейшего насилия, с которым они сталкивались на протяжении всех последних лет, измученные местные жители смотрели на происходящее с отчуждением. С другой стороны, общеизвестно, что бойцы милицейского спецподразделения под командованием Руслана Ямадаева, находящегося в конфликте с Кадыровым (несмотря на то, что подразделение входит в контролируемую Москвой структуру), были отправлены в Южную Осетию. Фотографии танков с надписью «Восток» (так называется батальон под командованием Ямадаева) свидетельствуют о том, что они сражались в Осетии вместе с российскими войсками.
 
В конечном итоге, мы с одной стороны имеем единогласную поддержку со стороны лидеров республик (общественное мнение на Северном Кавказе все сложнее измерить из-за отсутствия действительно независимых опросов), с другой, весьма контрастирующее с первым исключение в виде Ингушетии. Спорадическое, но все же весьма сильное движение возникло в Ингушетии после признания обеих территорий: люди стали обращаться за получением американских паспортов, дабы вслед за этим также потребовать отделения от России.
 
Столь различные реакции на конфликт лета 2008 г. не позволяют замаскировать или скрыть те неблагоприятные тенденции, которые можно наблюдать на Северном Кавказе, и которые демонстрируют не только отсутствие глубинного понимания путей преодоления конфликта в Чечне, но и его дальнейшую его эскалацию в приграничных Ингушетии и Дагестане, в последнее время захваченных «уличными войнами».
 
Неблагоприятные тенденции на Северо-Восточном Кавказе, не зависящие от югоосетинского конфликта: от несуществующей «нормализации» в Чечне к «уличным войнам» в Ингушетии и Дагестане
 
Террор и политические убийства в Чечне (яркий пример — убийство 15 июля 2009 г. в Грозном сотрудницы представительства Правозащитного центра «Мемориал» Натальи Эстемировой) на фоне восстановления и «возвращения к нормальной жизни» после двух кровопролитных войн, и росте преступности в Ингушетии и Дагестане, — вооруженное насилие по-прежнему остается центральной составляющей повседневной жизни на Северном Кавказе, где недели не проходит без очередных убийств. В условиях «наведения порядка», так расхваливаемого Кадыровым, гражданская война между подпольем, ставшим целиком исламистским, и диктаторской местной властью продолжается, иногда латентно, иногда вполне открыто. В Ингушетии и Дагестане продолжаются «уличные войны», порождаемые как внутренними причинами, так и инерцией чеченского конфликта.
 
Чечня: террор и диктатура на фоне возрождения
 
Как уже отмечалось выше, несмотря на то, что экономическое и материальное возрождение Чечни является вполне реальным фактом, по-прежнему нельзя однозначно утверждать, что война закончилась. Отсутствие переговоров между сторонами конфликта, а следовательно понимания корня проблемы, с лихвой компенсировалось «чеченизацией» конфликта, без попытки положить конец требованиям. После передачи Москвой политических и силовых функций лояльным местным элитам, сегодня насилие осуществляется прочеченскими силами, и после атак террористов-смертников в Грозном в августе 2009 г. можно вновь говорить о возобновлении боевых действий: контроль над экономической и политической ситуацией, а то и над каждым гражданином, отсутствие возможности отстаивать собственные политические убеждения и тотальная коррупция толкают молодых людей к участию в подпольных сепаратистских движениях.
 
И если сегодня в Чечне можно не бояться погибнуть во время бомбардировки или очередной «зачистки» солдатами российской армии, то высказывать несогласие с политикой чеченской власти, и/или быть членом семьи, где есть «ветеран» военного подполья, крайне опасно. Насилие менее заметно, чем во время боевых действий, но по-прежнему реально. Эта логика действует и в соседних республиках, находясь в параллельном измерении с реальной спецификой происходящего.
 
Ингушетия и Дагестан: «Уличные войны»
 
5 июня 2009 г. в Дагестане был убит министр внутренних дел. 22 июня 2009 г. на нового ингушского президента было совершено покушение. В августе был убит ингушский министр строительства. Атака смертника 17 августа привела к гибели 25 людей в Назрани. Эти события переросли в череду непрекращающихся «уличных войн», ответом на которые стали репрессии, — и новые нападения. В Ингушетии периодически продолжаются похищения людей, несмотря на то, что применение пыток в дагестанских тюрьмах привело только к росту сопротивления со стороны молодых исламистов, находящихся под контролем дагестанского джамаата «Шариат» и ингушских джамаатов «Магас» и «Шариат». Репрессии при полной безнаказанности абсолютно контрпродуктивны с управленческой точки зрения. Назначение президентом Евкуророва в октябре 2008 г. отчасти было связано с крайней непопулярностью Зязикова при непрекращающихся похищений людей. И хотя Евкуров продемонстрировал определенную готовность к диалогу, на него в конце июня также было совершенно покушение.
 
Выводы
 
Сегодня транснациональное панкавказское исламистское подполье заменяет то, что было чеченским национально-освободительным движением в 1990-е. Чего это сопротивление пытается добиться, каковы его требования, возможно ли понять тонкости его поведения? Северокавказские республики, представляющие собой южную границу России между Черным и Каспийским морей остаются нестабильными, несмотря на официальное снятие режима контртеррористической операции в Чечне 16 апреля 2009 г. Выстроенная Владимиром Путиным после начала его правления «вертикаль власти» привела к определенному отходу от хрупких демократических преобразований 1990-х, — на местах проявление авторитарных тенденций становится все более и более заметным. Сопровождающаяся серьезной коррупцией, эта ситуация ведет к установлению контроля над экономическими предприятиями малым числом людей, и лишает большое число молодых людей возможности получить работу.
 
В этой ситуации исламистское подполье может устроиться в жизни  большого числа людей, особенно тех, которые подверглись пыткам в заключении. И Северный Кавказ не может выйти из этого порочного круга, не давая тем самым возможности измениться и политике Москвы. Кажется, невозможно себе представить нормальную, стабильную ситуацию без преодоления колониального наследия и демократизации российского государства. На самом деле, проблемы, поднятые еще во время перестройки, остаются актуальными и поныне: национал-демократические преобразования в сочетании с борьбой с авторитарной системой, с одной стороны, и попытки националистических сил избавиться от государства, являющегося наследником империи. А поскольку Москва в последнее время стремится все к большему усилению контроля, самое незначительное событие может усилить эту неудовлетворенность.