Славянское злоупотребление

В марте 2014 г. ушёл из жизни польский учёный и гражданский активист, основатель организации «Никогда снова» Мартин Корнак. В память о нем -  его статья, посвященная некоторым опасностям современного использования славянского мифа.
Материал взят с сайта "Уроки истории", статья была переведена на русский язык для журнала "Новая Польша".
 
Мартин Корнак родился в 1968 году, и после несчастного случая в 15 лет вынужден передвигаться в инвалидной коляске. Он получил общепольское признание как поэт и автор текстов песен рок-групп, а также как пропагандист альтернативной культуры. Корнак является основателем Антинацистской группы (GAN), созданной в 1992 в городе Быдгощ. С 1996 года он являлся председателем Ассоциации «НИКОГДА СНОВА» и главным редактором одноименного антифашистского журнала. Он был инициатором и главным координатором кампании «Музыка против расизма» и «Искореним расизм со стадионов». В 2003 году он стал лауреатом конкурса «Цвета волонтариата», организованного Центром волонтариата в Варшаве, а в 2005 году получил премию Независимого фонда поддерживания польской культуры им. Ежи Бонецкого «PolCul» за «деятельность в развитие толерантности и борьбе против дискриминации и ксенофобии». 
 
 
Текст этот я начну, пожалуй, с личной ноты. Сколько я себя помню, моей величайшей мечтой и единственным принимавшимся во внимание жизненным планом было стать археологом. И хотя меня очень интересовали Древний Египет, Месопотамия, Китай, но по-настоящему увлекательной была – и остаётся доныне – история Польши раннего средневековья; у нас это период между VI и XII веками.
 
Это временнóе пространство интригует не только своим переломным характером и таинственностью, порождённой, среди прочего, сильной нехваткой или вообще отсутствием письменных источников, но и своим значением, важным, в частности, и для нашего настоящего. Сущность духовных последствий той эпохи выразила Мария Янион в своём «Удивительном славянстве»:
 
«Возможно, вслед за некоторыми романтиками нужно предположить, что многие из славянских племен подверглись путём завоевания „плохому крещению" и оказались силой оторванными от своей прежней старинной культуры. В этом следует искать важные причины какой-то трещины, какого-то унижения, какой-то увечности, ощущаемой на протяжении столетий».
 
И далее:
 
«Романтическое и постромантическое творчество постоянно открывает нам глаза на это состояние болезненного забытья или неопознанности. Оно проявляется в специфической славянской травме, в чувстве принадлежности к слабейшим и потерпевшим, порабощённым и униженным, лишённым какого-то скрытого наследия, несправедливо забытым и либо отодвинутым на обочину, либо раздавленным тем процессом, который назван историческим прогрессом».
 
Жизнь пошла иначе, и стать археологом мне не было дано, но увлечённость далёким прошлым по-прежнему продолжается. Её строило и укрепляло чтение книг Ясеницы, Гейштора, Лябуды, Ловмянского, но вместе с тем и Мицкевича, Словацкого, Крашевского, Антония Голубева.
 
Получается целое собрание сочинений, которые завладели воображением многих, – и прямо-таки удивительно, что кое-кто из них сделал из этих видений идеологическое оружие.
 
Славянство, которым злоупотребили
 
Языческое славянство уже много лет служит объектом идеологических злоупотреблений и манипуляций или прямой профанации. Поскольку о нём сохранилось очень мало письменных источников, а благодаря тем, которые дошли до нас, от забвения уцелели и спаслись лишь крохи религиозных верований, мифов и исторических сведений, дохристианское наследие нашего народа стало занимательным пространством не только для разномастных фантастов и «чокнутых», но и для расчётливых идеологов, которые пытаются эксплуатировать его как поприща нового националистического мифа. Они обнаруживают в нём такой нарратив, куда можно помещать любые националистические фобии и комплексы и реагировать на них.
 
Захват и фальсификация славянского мифа крайне правыми силами протекают главным образом по двум направлениям. Старшее из них, панславизм (его часто путают со славянофильством, возникшим среди мыслителей царской России первой половины XIX века), хотя и родился в Чехии, но реализуется главным образом под знаком русского империализма и национализма. Вторая манипуляция славянским мифом – это младшее на несколько десятков лет и в настоящее время более популярное фашистское неоязычество, ассоциируемое в первую очередь с довоенной идеей задруги – «исконной», первозданной славянской родовой общины – авторства Яна Стахнюка Стоигнёва.
 
Мария Янион описывает эту двунаправленность следующим образом:
 
«Я понимаю возникающие опасения, особенно одно из них, польское: приписка к славянству может возбуждать подозрения в „славянофильстве" или „панславизме", понимаемых как подчинение русскому империализму, который всегда маскировался лозунгом „славянского единства" и действовал под вывеской: „Мы, братья-славяне". Проблема „Польша–Россия" проявлялась здесь во всей своей мучительной внушительности. (...) Второе опасение связано с тем фактом, что каждый этнический миф, миф племенной принадлежности легко становится наживкой для национализмов и кормом для фашистов. Так, к примеру, обстоит дело в случае довоенной идеи „родославизма" – сочетающего нацию и расу – в изложении „Стаха с Варты", скульптора Станислава Шукальского, создателя знака „Топорла" как герба Польши, достойного „родославянского молодняка" (расистски-национального). По сей день в национально-радикальных кругах остаются популярными и идеи Яна Стахнюка, который до войны сформулировал идеологию задруги – родовой общины, представляющей собой образец для будущей национальной общины».
 
Концепции, создаваемые на нужды современных политических игроков и использующие категорию славянства, обычно имеют с ним самим мало что общего и служат всего лишь удобным фасадом. Первое злоупотребление – полная внеисторичность этих «задумок»: в них входят отсылки к наполовину легендарной действительности свыше тысячелетней давности, обосновывающие идеи, возникшие в середине XIX века. Ибо что же общего у только-только объединяющейся совокупности крохотных славянских племенных государств, лишь с исторической перспективы именуемой Польшей Пястов, с эндекоподобным отношением к национальности? Тем более что пястовский «польский дух» был открыт к другим этносам, религиям и языкам. На протяжении столетий он притягивал к себе представителей десятков из них и мирно с ними уживался, видя в этом шанс на обогащение и укрепление государства. В принципе, вплоть до самой контрреформации и изгнания из Польши ариан в 1658 г. практика приглашения и поселения пришлого «элемента» и поисков силы в разнообразии была неизменным свойством польской государственной политики. Отказ от этого прямо связан с упадком и концом Первой Речи Посполитой. От попыток встраивать эту действительность в ограничительную концепцию нации как общности, созидаемой на этническом единстве, несёт фальшью и искусственностью. И эта концепция полностью с ней несовместима, точно так же, как ксенофобия, национализм, шовинизм или расизм – основные компоненты идей, обращающихся к славянству как этнически «чистой» Аркадии, которая спаяна героической языческой религиозностью.
 
Картина славянской религии, выстраиваемая в национально-неоязыческих проектах, выступает прежде всего как идеологический кулак, нацеленный в иудео-христианские концепции милосердия, смирения, любви ко всякому ближнему и готовности поставить вторую щёку, и обычно она представляет собой их более или менее облагороженную антитезу. И это ещё одно злоупотребление, ибо, чем бы ни была по своей сущности первозданная религия славян, её наверняка не формировали комплексы с подкладкой антисемитизма.
 
Не менее искусственной и безосновательной идеей выглядит создание из языково-этнического побратимства славянских народов главной причины для построения ими какой-то надуманной общности – тогда как в действительности «братские славянские народы» часто оказываются один для другого самыми ожесточёнными врагами, что особо отчетливо иллюстрирует пример Сербии и Хорватии. То же самое касается ситуации, когда подобные аргументы выдвигаются как легитимация «естественного» главенства России над остальными членами славянской семьи.
 
Панславизм и славянофильство
 
История этой политической концепции восходит непосредственно к романтическому перелому, который в числе своих программных требований нёс, в частности, ещё и культ «свойского», простонародного, то есть глубокую приверженность легендарным первоначалам отдельных наций. На польской почве эти идеи вызвали к жизни гениальные произведения литературы: Мицкевича, Словацкого и Красинского – либо переломные научные достижения Зориана Доленги-Ходаковского (Адама Чарноцкого), которого Павел Ясеница счел первым археологом в истории Польши, а Мария Янион посвятила ему целую главу своего «Удивительного славянства», – но в то же время и товянщину, мессианизм и славянофильство, а на несколько более дальнем плане ещё и национализм.
 
Тенденцию обращаться к славянству и искать в нём культурно-художественное вдохновение, первоначально идеологически индифферентную, уже в 30-е годы XIX века проповедники русского империализма принялись перековывать в компактную консервативную политическую доктрину с сильной антизападнической окраской.
 
Русское славянофильское движение вдохновило возникновение и развитие панславизма как идеи сугубо политической, а частично и покровительствовало ему. У панславизма было много различных тенденций и мутаций, но все его разновидности единодушно предполагали (коротко говоря) объединить славянские народы в одну федерацию во главе с Россией. Крайние его течения выдвигали даже требование обязательного перехода в православие (как бы «естественное» применительно к старой русской идее о Москве как Третьем Риме) и даже принятия русского языка как всеобщего инструмента общения. Политически острие панславизма было нацелено против приходящей в упадок Оттоманской империи – отсюда его популярность среди южных славян, особенно православных (между прочим, именно в панславизме лежат корни современных пророссийских настроений у болгар и сербов), – а также против империи Габсбургов. Из-за этого второго фактора сильнее всех панславизмом захлебнулась Чехия.