«Столица европейского государства без джаз-клуба и без факультета джаза в консерватории – это жлобство»
Интервью с киевским радиожурналистом и популяризатором джаза Алексеем Коганом
Стартовавшие в октябре «Публичные лекции “Полiт.ua”» – только часть большого проекта «Полiт.ua» (совместного проекта «Полит.ру» и издательства ОГИ). Сегодня мы представляем очередной материал еще одной части этого проекта – видеоинтервью с выдающимися деятелями украинской науки и культуры – об их опыте, о среде, в которой они формировались и работают, о проблемах, которые, на их взгляд, стоят перед Украиной, Россией, миром.
В интервью «Полiт.UA» радиожурналист, музыкальный продюсер, один из организаторов продюсерского центра «Jazz in Kiev», знаковая фигура культурной жизни Украины Алексей Коган рассказал о своей судьбе музыканта, коллекционера, поклонника и популяризатора джаза, о путях украинского джаза и о людях, с которыми ему посчастливилось общаться и работать. Почти все мероприятия, связанные с джазовым искусством, в Киеве и в Украине связаны с именем Алексея Когана и движутся его энергией. Алексей - обладатель польского правительственного ордена «За заслуги перед польской культурой» (Zasłuzony dla Kultury Polskiej). Впервые на радио попал в 1988 г. В разные годы вел авторские программы на станциях «Промiнь», «Континент», «Ностальжи» (передачи «Влюблен по собственному желанию» и «Доживем до понедельника»), «Супернова», «Мьюзик радио» и «Радио Эра-FM». Его голос, его передачи узнают, знают и любят люди разных поколений. Интервью взял Владимир Каденко
Владимир Каденко: Здравствуйте, дорогие друзья. Сегодня мы в гостях у Алексея Когана. Это человек, с именем которого в последние десятилетия связано все, что касается джазового искусства, по крайней мере у нас, в Украине. Кроме того, это музыкант, ставший журналистом. Это человек, который наводит мосты между нами и людьми джаза, которые уже стали легендой. Алексей Коган организовал множество концертов, он – душа и организатор многих джазовых фестивалей, в том числе в Киеве. Кроме этого, он стал кавалером польского ордена.
Алексей Коган: Ну, так получилось.
В.К.: Так получилось. Об этом мы еще поговорим. Но прежде, чем задать первый вопрос, я позволю себе такую вольность. Скажем так, Яша Хейфец, Додик Ойстрах, Леша Коган…
А.К.: Леня.
В.К.: Леня. Но и Леша тоже. Мне кажется, что человек, который рождается с таким именем и фамилией, просто обречен на то, чтобы стать скрипачом. В детстве, во всяком случае, так все считают.
А.К.: Так мама считала.
В.К.: Я прав?
А.К.: Абсолютно. Я эту историю рассказывал много раз. Мой дядя, который сорок два года проработал концертмейстером вторых скрипок в Киевском оперном театре, Абрам Гинзбург, в то время, когда я учился в пятом классе, сказал моей маме, своей племяннице: «Ира, он не будет скрипачом. Он стесняется инструмента. Он на сто процентов свяжет свою жизнь с музыкой, но скрипачом он не будет. Пусть эта навязчивая идея с фамилией отойдет на второй план. Меняйте инструмент – рояль, кларнет. Он может быть саксофонистом, потому что ему нравится джаз. Всё, что угодно, но скрипачом он не будет». И он, как в воду глядел. Я закончил школу для мамы. И десять лет я пытался перепилить скрипку только для моей мамы. Пусть она будет здорова, ей в этом году, 25 декабря, исполняется 75 лет. В общем, не получилось. И я очень благодарен своему педагогу Вениамину Григорьевичу Зельдису. Случилось так, что я закончил девять классов общеобразовательной школы и уже десятый год занимался на скрипке. Я с пяти лет играл. И у Вениамина Григорьевича была такая идея, причем для ее воплощения у меня было все: еще год просто позаниматься и, минуя музыкальное училище, поступать в консерваторию. Я получил задание на лето: выучить концерт Венявского. Сложный концерт. Но поскольку у меня хорошая память, мне всегда говорили на академических концертах: «Коган, у Вас были некоторые шероховатости, но в целом это заслуживает пятерки». Так вот снисходительно. И я купил бас-гитару и уехал играть на пароходе, который курсировал по Днепру по маршруту Киев-Одесса-Киев. Вернулся я 29 августа, а 1 сентября мне надо было идти к Вениамину Григорьевичу. Взял я концерт. Посмотрел первую часть. За два дня я выучил первую часть. С этим и пошел. Сыграл первую часть наизусть. Вениамин Григорьевич меня похвалил, и говорит: «Леша, давай вторую». Я говорю: «Я не выучил». Тогда он взял у меня из рук скрипку, положил ее в футляр, закрыл, протянул мне, поцеловал меня в лоб, указал на дверь и сказал: «Прощайте!» Так бесславно закончилась карьера скрипача. И я по сегодняшний день благодарен Вениамину Григорьевичу за этот поступок. Он снял с меня то, чего я не мог. Для мамы это была трагедия.
Потом была армия, что не входило в планы моей мамы. Армия для меня прошла не гладко. Даже не хочу об этом вспоминать. Я получил сильные ожоги, я закончился как музыкант, очень долго лежал в госпитале. Но опять же, как говорится, нет худа без добра. Я встретил в своей жизни великолепного человека, хирурга, наверное, его уже нет в живых. Дай Бог, чтобы он был долгожителем. Это был сын Остапа Вишни, военный хирург Вячеслав Павлович Губенко, который сделал мне лицо. Я очень долго лежал в госпитале. Говорят, что он защитил на мне какую-то научную работу. Он использовал на моем лице новую методику борьбы с ожогами. Если он жив, многие ему лета, если его нет на этом свете, светлая ему память. Замечательный человек, копия своего папы, только волосы ежиком. Остап Вишня был лысый. А этот точно такой же: очки в роговой оправе. В общем, сын в папу пошел. Полковник медицинской службы, мой спаситель. И когда я понял, что руки не работают, и бас-гитаристом я не буду (я очень здорово играл на бас-гитаре)… Я и сейчас поигрываю, мне на юбилей подарили бас-гитару. Но это так, для своих. Поэтому так оно все получилось. Так что, фамилия была такая.
Причем меня слушал Леонид Коган, у меня остались маленькие календарики с автографами Давида Ойстраха, есть у меня и автографы известных зарубежных скрипачей и дирижеров. Я всегда посещал филармонические концерты. Сейчас, к сожалению, я этого не делаю. Надо быть честным. Иногда только. Я еще застал пару концертов Святослава Рихтера в Киеве, когда люди сидели на сцене. Я был на концерте Марты Аргерих (выдающаяся аргентинская пианистка. – В.К.), когда на первом концерте было ползала, а на второй и третий невозможно было попасть в филармонию. И стулья стояли на сцене. Ну, повидал. А фамилия моя – осталась фамилией. Кстати, меня даже в музыкальной школе называли «Леней» Коганом. Потом у меня появилась очень хорошая кличка: Иоганн-Себастьян Коган. Это уже ребята дурили. Так что, Володя, ты попал в точку. Это ничего, что я на ты? Мы же не будем шаркать ножкой и делать вид, что мы в первый раз видимся.
В.К.: Конечно, мы этого делать не будем.
А.К.: С фамилией получилось так. Но она мне не мешает.
В.К.: А каким же образом потом ты появился на радио?
А.К.: И тут тоже произошла история из области запредельных случаев. Вероятно, рано или поздно все равно бы так случилось. Но получилось так: друзья говорили мне, что я могу о чем-то рассказать (я не кокетничаю). В то время родной брат моей мамы, обычный фрезеровщик шестого разряда, работавший на заводе торгового машиностроения, любил джазовую музыку. Я слушал у него магнитофон «Днепр-11», куда он записывал программы «Джаз-квадрат» Уиллиса Коновера, моего кумира.
В.К.: Это по «Голосу Америки» передавали.
А.К.: Да. Сорок два года на одном месте. И сейчас «Голос Америки» повторяет его передачи. Уиллиса Коновера называли символом антикоммунизма в Восточной Европе. Он вещал на Восточную Европу. Он был человеком, который никогда ничего не оценивал. Поэтому он и был страшен для любого тоталитарного режима. Он давал людям возможность оценивать самим. Коновер называл пьесу, называл солистов, в конце повторял, кто играл, как называется пьеса. И всё. Но, как ты знаешь, это было сделано совершенно уникальным голосом, с невероятным достоинством. Его еще называли знаменем индивидуалистической эпохи.
В.К.: Но он жив еще?
А.К.: Нет. Он умер. Его нет уже лет десять-двенадцать. И, кстати говоря, почему я очень горжусь наградой «Заслужоны для культуры польскей», потому что такой орден был у Коновера.
В.К.: Вот как. Потрясающе.
А.К.: Да. В Украине такого ордена среди радиожурналистов ни у кого нет. Есть у переводчика, который лучше всех переводит Юлиуша Словацкого. Забыл его имя. Он вместе со мной получил эту награду четыре года назад. К сожалению, я забыл его фамилию. Мне очень стыдно. В России такой орден есть у Дмитрия Ухова, у Алексея Баташова, и недавно такой награды удостоен Владимир Борисович Фейертаг, мой учитель. Поэтому для меня это знаковая награда. Я очень люблю польский джаз, хорошо в нем разбираюсь.
И вот, когда я понял после службы в армии, что… Но тут тоже такая штука – представьте человека по фамилии Коган, который служит не в оркестре, а в танковых войсках. Как положено. И после этих ожогов я уже дослужил. Меня не комиссовали. А когда я вернулся, возник вопрос: что делать? Долгое время я работал у замечательного человека Якова Абрамовича Школьника. Есть такой звукорежиссер, который создал творческую мастерскую «Фонограмма». Если вспоминать, то под музыку, которую я подобрал, становились олимпийскими чемпионами и чемпионами мира наши акробаты, команды синхронного плавания, спортивной гимнастики, художественной гимнастики, прыжков на батуте.
В.К.: Я знаю, что на этой почве ты даже познакомился с американским президентом.
А.К.: Нет. Вот видишь, как преувеличена эта история. Дело в том, что когда происходило шоу парикмахеров, мы делали им музыку. А было так: половина музыки – украинская, половина – американская. Тогда президентом был Буш-старший. Он присутствовал на этом шоу украинских парикмахеров в Вашингтоне… Или в Нью-Йорке, не помню. Бушу безумно понравилась музыка, и к нашей делегации подошел его секретарь и сказал, что господину президенту очень понравилась музыка, и он хотел бы получить ее копию на кассете. Ему изготовили копию. И есть фотография нашей делегации с господином Бушем, который держит в руках эту кассету. Музыку подбирал я, это правда. И очень приятно, что у этой музыки такая судьба… Я работал у Якова Абрамовича Школьника в творческой мастерской «Фонограмма». И для всех этих праздников «Дня города» на стадионах, мы делали все фонограммы. Еще были очень важные фонохрестоматии для школ, которые в те годы еще тиражировались на бобинах и на кассетах. Потом все это тихо умерло. Но Яков Абрамович Школьник еще жив. Он был первым человеком, создавшим нечто подобное. Кстати говоря, он – хозяин уникальной фонотеки. Его сын, Владик, мой приятель – очень известный бизнесмен. И я недавно сказал ему, когда папе было восемьдесят пять лет: «Владик, найди парня с хорошим компьютером, заплати ему, пусть он переведет папину фонотеку в цифру». Яков Абрамович, думая о вечном, Господи прости, если будет знать, что это осталось – будет великолепно. Что это за фонотека! Абсолютно все фонограммы ансамбля Вирского, которыми сопровождались его выступления, украинская музыка, которой вы нигде больше не найдете, редкие записи Василия Зенкевича, хора Григория Веревки… не то, что осталось на радио: «Я славлю партию», а, например, три редакции «Заповита» в шикарных аранжировках Авдиевского, в общем, там уникальные вещи. Все это на тридцать восьмой скорости, пленка сохнет со временем. Если бы все это обратить в цифру, то такая фонотека просто не имела бы цены.
А после этого случилась такая вещь. Ну, джазом я занимался, у меня была коллекция. Я собирал диски. Обо мне узнал Николай Николаевич Аммосов, автор первой на украинском радио передачи «Двадцать пять минут джазовой музыки». Коля очень любит джаз, он – настоящий «радийщик». Я всегда говорю, что его фамилия пишется через два «м», чтобы не путали со знаменитым кардиохирургом. Мы познакомились в джаз-клубе, нас познакомил Владимир Степанович Симоненко, светлая ему память. К тому времени я уже делал материалы, поскольку был внештатником на радио «Проминь» с 1987 года. И мои материалы читали в эфире Николай Аммосов, Вероника Маковей, Олег Горский, светлая ему память, он был одним из первых моих учителей на радио. Я когда слушал эти радиопрограммы, то порой даже не верил, что эти тексты написал я. Какие ребята! Они меняли местами буквально два слова в предложении, меняли местами два абзаца, делали какие-то паузы, какие-то акценты. Я понимал, что мне так никогда не прочитать. Но это была хорошая школа. Потому что четыре года я работал внештатником. И вот случилось так, что я договорился о встрече с моим отцом. Отец не был педантом, но он всегда считал, что на встречи опаздывать нельзя, поскольку в этом случае мы пожираем время другого человека, это некрасиво. И вдруг мой отец опоздал на встречу на двадцать минут. Я уже серьезно волновался. Он опоздал один раз в жизни. И именно за эти двадцать минут на углу Прорезной и Крещатика произошла встреча с Николаем Аммосовым, который предложил мне работу на радио. К этому как угодно можно относиться. Но случилось именно так.
В.К.: Это судьба.
А.К.: Наверное. Мама называла папу «курьерским». Если папа сказал, что он будет в 18.10, то Днепр мог потечь вспять, но в 18.10 папа будет в назначенном месте. Но он опоздал один раз в жизни и, таким образом, спровоцировал мое приглашение на радио. С этого и началось.
В.К.: Потрясающе. Леша, ты вспоминаешь о памятных мне временах. Мы с тобой по большому счету приникли к джазу в 1971 году, когда весной этого года в Киев приезжал Дюк Эллингтон.
А.К.: Только это было осенью.
В.К.: Возможно. Я только помню, что тогда было довольно холодно. Я думаю, что это каким-то образом…
А.К.: Да не каким-то образом, это был именно тот момент, когда я понял: это то, что меня интересует. А было это так: никогда этого не забуду, как тот же дядя с торгмаша прибегал с завода, бежал под душ, надевал свежую белую рубашку, костюм, начищенные туфли и говорил: «Сыночек, мы идем слушать Дюка Эллингтона. Когда ты вырастешь, он уже умрет». И мы были на всех концертах. Было три дня, и в третий день сделали дополнительный дневной концерт. Действительно, то, что я увидел, было потрясающе. Я когда-то написал воспоминания об этом. У меня хранится диск с автографами всех, но диск был вручен не мне, а Лене Гольдштейну, просто он мне его подарил со временем. Но я получил значок от Пола Гонсалвеса, получил знаменитую книгу «Джаз: истоки, идеи, помыслы», и я был счастлив. Я помню фразу своего дяди: «Они могут играть и мертвыми». Я помню, как Эллингтон улыбался и говорил: «Мисс Мауина!»…
В.К.: … и «пуекуасно».
А.К.: Да, да. Это были два слова, которые он выучил по-русски. Гонсалвес (саксофонист в оркестре Эллингтона – В.К.) сказал свою знаменитую фразу: «Я вас безумно люблю». Ты помнишь. Я помню оркестрантов-безбилетников из симфонических оркестров, ресторанных ансамблей, которые сидели в оркестровой яме. И когда Пол Гонсалвес в пьесе «Апрель в Париже» демонстрировал циркулярное дыхание и держал одну ноту около четырех минут, помню, как из этой ямы высовывались руки с поднятым большим пальцем. Все ему показывали. Это были незабываемые концерты. Кстати говоря, много лет спустя, в Америке, в 2002 году, когда мы были в отделе джаза Архива США и Музея Американской истории, нас там очень здорово принимали, я видел французский паспорт Телониуса Монка, я видел европейский паспорт Чарли Паркера, я видел «поминальничек», написанный рукой Эллы Фицжеральд, когда она выступала на Рождественском концерте в Стокгольме. Она написала, какие вещи, что за чем идет. И Леня Гольдштейн, которому в те еще времена, времена КГБ, удалось пригласить к себе домой Пола Гонсалвеса, саксофониста группы, угощать его армянским коньяком и кубинскими сигарами, получил от Пола автограф: на программке он написал: «Леонид, огромное спасибо за шикарный армянский коньяк, кубинские сигары и твое гостеприимство». И Леня показал эту программку сотрудникам Музея американской истории. Когда Джон Хассе, один из руководителей Архива, засуетился, Гольдштейн сказал, что это подарок Архиву. Но не тут-то было. Тут же вынесли сертификат, уже в рамке, свидетельствующий о том, что господин Леонид Гольдштейн подарил этот документ Музею Американской истории. Они сфотографировались вместе с заведующим Архива. Тут же один из сотрудников надел белые перчатки и поместил программку в специальный файл. Ей был присвоен номер. В общем, все, как положено.
Тогда же мы познакомились с Лерри Эппелбаумом из Библиотеки Конгресса, который при нас выставлял в Музее Библиотеки Конгресса стенд, посвященный памяти Джерри Маллигана. Мы увидели его саксофон, его перчатки, его очки, его ноты… А так случилось, что он умер незадолго до нашего визита в Америку, и его вдова принесла и все это подарила в Библиотеку Конгресса. И Лерри Эппелбаум потом приезжал в Киев, мы с ним очень дружим. Замечательный человек, он нашел редкие записи Телониуса Монка и Джона Колтрейна, которые были изданы пять лет назад. Так вот он нашел их в архивах Библиотеки Конгресса. Вот такие были памятные встречи. Когда приезжал Эллингтон, у меня уже было классическое музыкальное образование, я уже семь лет играл на скрипке, я разбирался в классической музыкальной литературе, собирал джазовые пластинки, и, конечно, Дюк Эллингтон это был удар. После, в 1972 году, было уже не то, когда приехал Тед Джонс и Мел Льюис, и когда приехала беременная девятнадцатилетняя ДиДи Бриджуотер. В 2004 году я был на открытии фестиваля в Чикаго в филармонии, играл оркестр Джона Федиса, была программа памяти Теда Джонса. И в оркестре я увидел четверых из тех, кто был в Киеве в 1972 году. Посчитай сам: 32 года прошло. Был Сисел Бриджуотер, бывший муж ДиДи, кстати, оркестром руководил ее второй муж, Джон Федис. ДиДи говорит: вот как хорошо, в оркестре два моих мужа, бывший и нынешний – один играет на трубе, а другой руководит оркестром. Когда я напомнил ДиДи о том, давнем ее приезде, она сказала: «Алекс, у тебя хорошая память, но хватит напоминать, сколько мне лет». Кроме того, был Билли Харпер, и был Джерри Доджион, тот самый, который в 1962 году (ну, сам я этого не помню, мне тогда было 5 лет) вместе с Филом Вудзом, попали на страницы «Вечернего Киева», где о них писали, как об американских шпионах из оркестра Бенни Гудмана, которые на Владимирской горке брали пробы грунта. Над этим мы может смеяться сейчас.
В.К.: Мы в той или иной степени все были американскими шпионами. Сегодня, когда этот стереотип уже, слава Богу, давно сломан, железный занавес обрушился, мы стали ближе друг другу, мир стал теснее, музыканты показывают политикам, как надо жить, ты занимаешься, с одной стороны, неблагодарным, а с другой стороны – совершенно потрясающим делом: воспитываешь вкусы. Как-то так получилось, что ты связываешь нас с великими.
А.К.: Я бы так не говорил. Опять же, это не кокетство. Мы пытаемся представлять и как-то «устаканивать» в нашем обществе музыку, которая нужна меньшинству. Я до сих пор считаю, долго над этим думал и понял, что джаз вовсе не элитная музыка, это музыка меньшинства.
В.К.: Я из той эпохи приведу тебе такую цитату: «Узок круг этих революционеров, страшно далеки они от народа…» Так оно и есть.
А.К.: Вероятно, это так. Владимир Степанович Симоненко, когда выпивали, поднимал рюмку, улыбался и говорил: «Мы тут собрались узким кругом ограниченных людей…»
В.К.: Владимир Степанович Симоненко – автор очень известной книги «Мелодии джаза», которая в свое время стала настольной книгой, в общем-то, всех любителей джаза.
А.К. И это первый президент Джазовой Ассоциации Украины, потрясающий человек, который, к сожалению, ушел из жизни в пятьдесят восемь лет. Он позвонил, договорился с музыкантами о репетиции, положил трубку, и в этот момент у него остановилось сердце. Мой отец, который был доктором, говорил: «За такой смертью надо в очереди стоять». Наверное, он сам не понял, что произошло. И слава Богу.
В.К.: Я хотел тебя спросить. Скажи, пожалуйста, о ком из людей, с которыми тебе доводилось встречаться, с кем тебе доводилось работать, ты мог бы сегодня что-нибудь рассказать. Я могу вспомнить людей, которые важны для меня, это блаженной памяти Евгений Алексеевич Дергунов, замечательный пианист.
А.К.: Женька Дергунов, я имел право его так называть. Дядя Женя его называли. Или Женя. Женечка. Особенно сейчас, когда мне 52… Я как-то проходил по кухне, жена смотрела какой-то сериал, совершенно бездарный, но с потрясающим Костолевским. Так вот, там один из героев говорит: «Когда понимаешь, что впереди гораздо меньше, чем позади, то ко многим вещам относишься по-другому». Я это понял. То, что когда-то казалось… Нет, на самом деле таких встреч было много. Если говорить о своих радиоинтервью, как ни странно, на мой взгляд, самым удачным было интервью с Михаилом Козаковым. А не с каким-нибудь музыкантом. Причем разговор строился не от проблем театра, не от его умения читать Бродского, Мандельштама или Ленгстона Хьюза, все касалось музыки. Он любил джаз, он и сейчас его любит. И, честно говоря, он приехал в Киев из Донецка, где был у моих друзей, я знал все его привычки, он не понимал, что происходит, а когда я достал баночку с соусом ткемали, который приготовила Алла Дубильер, он сразу понял, почему перед эфиром ему принесли чай с мятой, почему его не просили читать стихи, и он прочел пять разных стихотворений, почему в эфире прозвучал Бен Кросби и Луис Армстронг. А мы просто все знали, мы знали, что нужно делать, чтобы Михаил Михайлович чувствовал себя в эфире комфортно. И потом мы просто посмеялись над этим. Это было интервью!
Так и не сбылась моя мечта привезти в Киев Тутса Тилеманса. А сейчас он в таком состоянии, что я не хочу его везти. Вот ты сказал, что вы являетесь какими-то просветителями, что-то куда-то несете, что дело это неблагодарное. Да нет, наверное, все-таки благодарное. Как бы банально это ни звучало, мы недавно говорили об этом с моими партнерами, ребятами из «Jazz in Kyiv». А я вот уже третий год пребываю в состоянии невероятного счастья, потому что встретились пятеро человек, к которым примкнули еще трое молодых людей. И раньше не было такой возможности, сейчас иногда стрельнет в голове: эх, если бы было такое агентство лет пятнадцать назад! Но ничего. Заниматься приходится буквально всем. Кому-то, может, не нравится туалетная бумага в номере, кто-то чем-то не доволен, кого-то не так усадили, кого-то не устраивает свет, кого-то звук в зале не устраивает: все люди! Все, как говорится, со своими тараканами. Но когда в зале овации, и человек посылает в зал то, что обратно возвращается сторицей, а ты стоишь в кулисе и знаешь, что имеешь к этому отношение, вот к этому контакту, ты понимаешь, что это здорово. А потом, когда ты едешь провожать известных музыкантов из группы «Spyro Gyra» в аэропорт, и слышишь в свой адрес и в адрес Володи Каминского: «Ребята, вот вы все время восхищаетесь нами, мол, вы такие музыканты, а ведь вы тоже потрясающие музыканты, – сказал нам Том Шуман, – у вас просто инструменты другие». Ради такого комплимента я бы еще десяток-другой лет поработал на этом поприще, если бы смог.
В.К.: Я думаю, что это неизбежно.
А.К.: Поэтому это, пожалуй, благодарное дело, учитывая все непонимание и какую-то возню, просто не найду другого слова, которая подменяется словом «конкуренция», и хамство и невежество в эфире, которое подменяется термином «свобода слова», а еще невежество людей, которое возводится в степень последней инстанции в споре. С другой же стороны, кто это сказал? Ирэна Карпа? Я не знаком с ее творчеством, но случайно услышал, как она говорила в интервью: «Интернет – это выгребная яма, где каждое ничтожество имеет право на пятнадцать секунд славы». Поэтому, что касается общения в Интернете в блогах, мы стараемся не играть в эти игры. У нас есть официальный сайт, у нас есть журнал, где рассматриваются абсолютно все претензии, но не рассматриваются анонимные и безымянные письма. Почему? Да надоело. Я когда выхожу в эфир, то говорю: «Здравствуйте! Я – Алексей Коган». А значит, что с этой секунды я несу ответственность за все, что происходит в эфире. И я повторяю эту фамилию в конце. Будьте добры, если вы хотите спорить, то назовите свое имя, и мы будем спорить. А все остальное – по боку.
Кстати говоря, мы так нашли нашего пиар-директора. Это парень, который написал нам письмо: «Уважаемый Jazz in Kyiv, не умеете вы работать с журналистами. Я не знаю почему, может, потому что не хотите, или потому что не умеете. А я умею. Возьмите меня». Взяли. Юрий Руднев. Молодой парень.
Артур Ямпольский тоже к нам попал, сайт нам делает. На фоне этого избытка информации и всепоглощающего Интернета, когда люди не ведают, что такое книга, возникает человек двадцати семи лет от роду, который разбирается в архаическом блюзе. Для меня это – «выродок». И вот такой «выродок» делает наш сайт, это Артур Ямпольский. И он разбирается в рок-музыке, в джазе, в блюзе. И не поверхностно. Он очень глубокий парень. Андрюша Макаренко, наш звукорежиссер, кстати говоря, большой друг Можайкина (коллекционер джазовой музыки. – В.К.). Знаешь, как приятно, когда к тебе подходят Стив Гет или Джой де Франческо и говорят: «Подведите меня, пожалуйста, к звукорежиссеру. Я хочу сказать ему «спасибо»». А тебя «прет», потому что концерт звезд озвучивал молодой парень с золотыми ушами Андрей Макаренко. В этом что-то есть.
В.К.: Послушай, давай немного «перевернем пластинку». До сих пор искусство джаза это какой-то социальный изгой. Что делать?
А.К.: Да ничего. Ты прав, Володя, изгой. Стопудово. Именно такое отношение к этой музыке позволяет Киевскому главному управлению культуры пообещать дать деньги на прошлый фестиваль – и я это говорю в камеру: Господа из Главного управления культуры, обманывать нехорошо. Нам обещали достаточную сумму, и когда мы сказали: «Да мы не хотим иметь дела с государственными деньгами. Вот нам надо проплачивать Международный центр культуры и искусств, нам надо заплатить аренду за три дня фестиваля. Вы бросьте туда эти деньги, мы к ним и не прикоснемся». Нам говорят: «Нет, только по факту выполнения работ». Был составлен договор, на афишах красовалась «шапка», что фестиваль проводится при поддержке Управления культуры. А потом они говорят: «Извините, у нас кризис». «Ребята, но у нас договор подписан». Это – «кидалово на доверии». Сто процентов. Эти люди так работают. Это первый пример. Ясно, что никто ни за что не ответил.
Я вспоминаю мой разговор с Эдди Гомесом, великим басистом, вспоминавшем Билла Эванса, моего любимого пианиста, который был на гастролях по Европе, когда менеджер давал ему нестройный инструмент. Музыкант прикуривал одну сигарету от другой и, глядя в стену, говорил: «Если бы я был классическим музыкантом, никто бы не позволил так со мной обращаться». А что такое артист уровня Эванса? Наверное, эти люди думали о слушателях, которые сидят в зале и могут даже на нестройный инструмент закрыть глаза. Это для музыканта играть на расстроенном рояле – значит проделать ужасное усилие над собой. Все это я называю одним словом: отношение. Вот такое отношение. С другой стороны, на это всегда нужно смотреть с улыбкой. Вспомним Михаила Михайловича Жванецкого: поэтому «нужно выбирать, либо сытно жить, либо полуголодно создавать образцы немеркнущего искусства». Говорят, что джазменам на голодный желудок работается лучше. По большому счету.
В.К.: Но, тем не менее, наша жизнь все время подбрасывает нам какие-то искушения. Хочется сытно жить, и гораздо проще хорошему музыканту уйти в попсу, и тому есть масса примеров. Ну, я не знаю. Например, Лариса Долина.
А.К.: Очень плохой пример.
В.К.: Ну, допустим, Гайтана.
А.К.: Любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда. Лучше вспоминать другие примеры. Родион Иванов успешно работает в «Виагре»,и руководит акустическим трио, в котором играют Валера Волков и Максим Гладецкий, а еще руководит электрическим джазовым ансамблем. Все зависит от человека. Юра Шепета, лентяй, который сейчас ничего не делает. Талантливейший человек. Он делает аранжировки для Меладзе. А знаешь ли ты, Володя, что к фильму «Стиляги», который недавно с успехом прошел – не верь надписи «композитор Константин Меладзе», потому что Константин Меладзе прислал в Киев только листочек, на котором были написаны названия вещей – а все остальное сделали Юрий Шепета и Максим Гладецкий. И в этом фильме вся музыка записана украинцами, киевлянами, и только Игорь Гутман, великий музыкант и мой хороший приятель, играет в этом фильме одно соло. Аранжировки сделал Юра Шепета и Максим Гладецкий, все мужские партии пел бывший солист «Менсаунда» Костя Пона, играли Сережа Овсянников, Саша Лебеденко, Володя Шабалтас, Дима Александров, Максим Гладецкий, Витя Басюк, Витя Пушкарь, в общем, все, кого себе можно представить. Многих я не назвал… Простите, кого не назвал. Вот кто записал музыку к «Стилягам».
Так что есть разные примеры. Понимаешь, в чем дело, вот говоря о том, что джаз – изгой, я когда-то обронил фразу и сослался на первоисточник, а другие люди сейчас ее тиражируют и не ссылаются на источник… Юби Блейк, старейший музыкант, который недавно умер в возрасте, по-моему, ста шести лет, как-то сказал: «Джазу хорошо там, где он есть. Там, где ему плохо, его нет». Истина проста. Сделали мы второй фестиваль “Jazz in Kyiv”, были полные залы, значит, джазу в тот момент в Киеве было хорошо. А если не состоялся какой-то концерт или не пришли люди, не заехал к нам кто-то, значит, в этот момент джазу в Киеве плохо, и его здесь нет. Все просто, как яичница. Абсолютно.
А то, что он – изгой, согласен. Я возвращаюсь к тому же, как нам обещали (это больная тема) и не дали деньги. И тогда я в одном из интервью сказал: «Если я получу от государства на любое джазовое мероприятие хотя бы тысячу долларов, я постригусь наголо и пройду от площади Толстого до филармонии в сатиновых трусах «Прощай, молодость», купленных на Владимирском базаре». И вот, когда мы подписали договор с Управлением культуры, друзья уже потирали руки: «Леха, за базар придется ответить!» Я говорю: «Вы сначала эти деньги получите, а я за базар отвечу». И поверь, если бы мы получили эту сумму, я бы так и сделал, потому что за свои слова нужно отвечать.
В.К.: А теперь о наболевшем. О том, что мне ближе. Когда-то, много лет тому назад, авторской песней, которая тоже изгой, и джазом был предпринят шаг навстречу друг другу. Я имею в виду Леонида Чижика и Елену Камбурову, когда они какое-то время выступали вместе.
А.К.: Было не только это. Елена Камбурова выступала с ансамблем «Мелодия». Кстати, давайте сделаем анонс концерта аранжировок Бориса Фрумкина, который будет выступать в Доме Художника – концерт бесплатный. Он будет выступать с молодыми ребятами, Володей Кольцовым-Крутовым и с Давидом Ткебучава. Фрумкин возглавил оркестр Олега Лундстрема и вернулся из Германии, где жил постоянно. Наверное, ему предложили такие условия, от которых нельзя было отказаться.
В.К.: Я могу вспомнить Сергея Никитина.
А.К.: Для меня это – самый большой джазмен.
В.К.: Я знаю, что он очень любит джаз…
А.К.: Вот с кем мне хотелось бы познакомиться.
В.К.: Устроим для тебя это знакомство.
А.К.: Величайший человек. Я считаю, что ни один из музыкантов, занимающихся авторской песней, да простят меня любимые мною Александр Дольский и Александр Розенбаум, никто так не владеет гитарой так, как Никитин. Ни у кого так не строит гитара, как у него. Возьмем любую пьесу, которую он играет… Гармонию слышит восхитительно. У него, кстати, нет бразильских корней? Иногда он играет, как бразилец. Это шутка, но во всякой шутке есть доля правды.
В.К.: Во всяком случае, я его об этом расспрошу.
А.К.: Есть еще люди, которые для меня являются глубоко джазовыми. Это не авторская песня. Но вот, скажем Нани Брегвадзе и Медея Гонглиашвили (пианистка. – В.К.). Гонглиашвили училась на вокалистку, а Брегвадзе – на пианистку. В результате – получилось все, как в джазе – наоборот, но… Как по мне, это очень хороший пример. Подскажи мне, есть такой дуэт… Васильев и…
В.К.: Иващенко и Васильев.
А.К.: Вот, Иващенко и Васильев. Потрясающие музыканты. Владеют гитарами фантастически. Аранжировки звучат, как джазовые. Понимаешь, для меня слово «джаз» – это не джаз. Вот хороший анекдот – джаз. Вот я тебе расскажу джазовый анекдот. Чем ближе осень, тем больше лица напоминают фотографии в наших паспортах. Вот это джазовый анекдот. Извини, я тебя перебил, просто очень хороший был образ. Камбурова – это любимая моя певица. «Зеркала, зеркала» с оркестром Фрумкина в аранжировке Фрумкина. Или «Кружится вальс. Вечернее кружево…» Был у нее на «Мелодии» такой диск. Кстати, был бы такой компакт, купил бы с удовольствием. У меня есть только виниловый. Да, так продолжим.
В.К.: Если в попсу джазмены уходят из жажды сравнительно легко заработать деньги, то, уходя в авторскую песню, мы имеем дело с естественным и, конечно же, бескорыстным перетеканием.
А.К.: Я приведу еще один пример. Мне кажется, он интересный, хотя, может быть, и не показательный. Есть в Киеве такая Галя Толчанова. У нее есть очень интересные стихи, и когда-то она сделала свои стихи с джазовыми музыкантами. Это трудно было назвать джазом, но как это красиво. Или Юрий Полунеев, человек, который состоит в партии БЮТ ответственным финансистом. Я серьезно. Я был продюсером его альбома, который он сделал для себя. Ну, он выпустил тысячу экземпляров. Он обеспеченный человек. Сделал он альбом просто для себя, чтобы дарить своим друзьям. Музыку записывала группа «Схид сайд», пела Оля Войченко, наша замечательная певица. Закончим интервью, я могу просто поставить. Может, ты слышал. А я тебе и диск подарю. Есть там романс на стихи Тютчева «Отрадное». Оля Войченко спела, а песню написал банкир, финансист. Поверь, это не реклама БЮТа. Просто я знаю, что сейчас Юра Полунеев в БЮТе. Он недавно мне звонил, говорит: «Хочу писать второй альбом. Поможешь с хорошими джазовыми музыкантами?» Это авторская песня. Многие удивляются. А он просто талантливый человек. Причем,он может использовать стихи Тютчева, а может сам написать текст на русском языке, или на английском – не хуже, чем по-русски. Есть такие примеры. Вероятно, такое перетекание естественнее. Я пытаюсь найти пример, они наверняка есть. Навскидку не могу вспомнить. Меня радует, когда джазовые музыканты начинают, не в силу какой-то моды, интересоваться фольклором. К самоидентификации нации, Украины ведет именно это. Когда люди используют народную музыку. Ведь есть столько народной красивой, достойной музыки.
В.К.: И при этом понятно, что и у народной музыки тоже есть автор. Но когда настоящий музыкант прикасается к этому, обрамляет это – получается настоящий шедевр.
А.К.: Кстати, относительно того, о чем ты говоришь: у народной музыки тоже есть автор. Это хорошее замечание. Я всегда вспоминаю фразу Миши Альперина, замечательного пианиста, который сказал: «Самая бесконфликтная музыка – это народная музыка. Потому что она никогда не рождалась и никогда не умрет». Никто толком не знает, кто автор, кто это придумал. Народ. Но что такое народ? Помнишь: новая общность – советский народ? Нет конфликта в этой музыке. Абсолютно.
В.К.: «Воображаемый фольклор» – ты когда-то так говорил.
А.К.: Это не я говорил. Так говорил Жан-Франсуа Обер, и впервые он это сказал, когда услышал Энвера Измайлова. У меня плохое, ужасное французское произношение, даже не ужасное, а никакое. Обер сказал, что это называется folklore imaginaire. Это то, что сейчас очень многие делают. Например, «Даха Браха», Иван Тараненко, то, что делает Эл Ди Меола в своих проектах. Это то, чем занимается…
В.К.: Грынькив (композитор, бандурист. – В.К.)
А.К.: Рома Грынькив, безусловно. Ну, какой это джаз? Стиль – полистилистика. Жанр – многожанровость. Но это говорит о том, что один из его языков – импровизационный джазовый.
В.К.: Когда-то заставкой твоей передачи была пьеса Пета Метини Are You going with me?
А.К. Да. «Пойдешь ли ты со мной?» Кстати, я всегда горжусь тем, что Пет Метини…
В.К.: Именно к этому я и хочу тебя подвести. И, может быть, именно на этой счастливой ноте мы и закончили бы сегодня разговор. Итак, расскажи, пожалуйста, что у тебя было с Петом Метини.
А.К.: На самом деле мне эта музыка очень нравилась, а потом, когда я познакомился с Петом Метини, в 1987 году, я тогда еще не работал на радио, а через год начал работать внештатником, меня удивило то, что это знакомство имело продолжение. Мы виделись с ним и позже, но как только Пет уехал из Киева, я из его агентства, от господина Теда Курланда, с потрясающей регулярностью начал получать все, что связано с Петом Метини: статьи (а тогда еще не было Интернета), диски (тогда уже были компакт-диски). Это приходило на мой адрес: господину Когану, от Теда Курланда, с уважением. Это персональный менеджер Пета Метини. Потом, когда мы с ним встретились на фестивале, он узнал меня. Вот бывает. И мы в очень теплых отношениях. Мне он дисков сам никогда не давал. Но мы виделись на фестивалях, мы говорили по телефону. И уже в 1994 году, работая на радиостанции «Промiнь», когда я встретился с ним в Варшаве, я попросил разрешения… Я ему сказал: «Пет, две твои пьесы Ola и Are You going with me? идут у меня в программе заставками. Я знаю, что это нехорошо. Но тем не менее, мог бы ты мне вначале устно, а потом письменно дать разрешение на их использование?» Он сказал: «Да». И у меня есть документ, который это подтверждает. Так вот. Это потрясающая музыка, над которой время не властно.
И я кочую с радио на радио, но не потому, что я «летун». А потому что всегда приходит момент, когда тебе рассказывают, что ты – изгой. И при этом следует замечательная формулировка: «Алексей, но Вы же знаете, как я к Вам отношусь!» Меня это умиляет. Сейчас, кстати, то же самое начинается на радио «Эра-FM». Господин Латышевский, привет Вам большой! Ставят программу в то время, когда идет футбол, рассказывают мне о том, что перенос времени программы связан с тем, что «мы общаемся со слушателями, они так хотят». А когда я спрашиваю: «Где же вы с ними общаетесь?» Мне рассказывают, что на сайте «Радио Эра-FM» и на форуме, где о моей передаче, о моем ребенке и обо мне нет не то что ни одного слова – ни одной буквы. И я не понимаю, почему господин Латышевский разговаривает со мной, как с душевнобольным. Может, он думает, что я настолько технический дебил? Я, правда декларирую, что не разбираюсь в технике. Но не настолько, чтобы не мог зайти на сайт радио, на котором якобы работаю. И там вы не найдете ничего ни обо мне, ни о моей программе. Ни слова. Однако люди, которые дают мне работу, уверяют, что с моим приходом рейтинг радио вырос на 19 %. Я бы хотел посмотреть, откуда такая информация. Ведь я не политик, я не технолог. И мне бы давно хотелось закончить бесславное существование на этом радио, когда работа один раз в неделю. И когда летом господин Латышевский, говоря языком бандитов, брал меня «на понт», спросил: «А смог бы ты работать с 23.00 до часу ночи четыре или пять раз в неделю?», я ему сказал: «Конечно, смогу». Музыки – вот так. И есть люди, которые это слушают. Их немного, их – не стадионы, но они есть. Вот в чем дело.
В.К.: Скажи, пожалуйста, в чем различие между спонсором и меценатом?
А.К.: Ой, различий очень много. Можно я назову людей? Поскольку фамилии уже были, и персонификаций было много. Евгений Владимирович Уткин, я обращаюсь к Вам. Женя, мы с тобой знакомы четырнадцатый год. Мы ничего бы не сделали без твоей финансовой помощи, без твоей души, без твоего отношения к этой музыке. Не думай, склонив голову, что в этой стране это нужно только тебе одному. Не только тебе одному. Если говорить о тех, кто финансово помогает, тогда, наверное, тебе одному. А тех, кто пользуется плодами твоего большого сердца и твоего великодушия, намного больше. И ты это видел на нашем фестивале, когда музыканты уходили со сцены. Нужно любить то, что ты делаешь – в этом отличие. И это огромное счастье… Володя, ты ведь знаешь меня, я – ироничный человек. Эх, если бы Уткин любил еще и авторскую песню, тогда бы вам повезло.
В.К.: Слава Богу, у нас есть свои меценаты.
А.К.: Это здорово! Пусть они объединяются. Всем от этого будет лучше. Я всегда начинаю ерзать, когда мне говорят: «Леша, вы такое дело делаете!» Наверное, это правда. Бензина может быть сколько угодно, но если нет идей, то ничего не выйдет. И наоборот. Если бы мы не чувствовали, что за нами есть Женя Уткин, то вряд ли что-нибудь вышло бы. «Гогольфест» – это тоже его помощь, частично. Там еще и Влад Троицкий помогал. Так вот, если бы не Женя, все бы, наверное, тихо умерло. В начале кризиса, помню, мы сидели в его кабинете. Он пожимал плечами и говорил: «Я думал – вот помогу я этому делу, и подтянутся еще какие-то люди…»
Знаешь, о чем я мечтаю? Когда-то я задал бестактный советский вопрос своей старой знакомой Анне Эрм, которая много лет работает на радио в Таллинне и делает потрясающий фестиваль «Яццкар». Хотя пишется «Jazz», но по-эстонски «джаз» произносится – «яцц». Да, так вот, я ей говорю: «Анне, прости мне мой вопрос, но мне безумно интересно знать, сколько стоит твой фестиваль?» Она назвала мне достаточно крупную сумму, но приблизительно такую же, которая была вложена Евгением Уткиным и Фондом Владимира Филиппова в наш первый фестиваль. Тогда я ей говорю: «А откуда деньги?» Володя, с этого места, как говорил Штирлиц, внимательно. Она говорит: «Половину дает Министерство культуры Эстонии». Это маленькая Эстония! Как наша Винницкая область. Она продолжает: «Как только мы вывешиваем у себя на сайте, что Министерство культуры дает нам такую сумму, два-три бренда в течение пяти часов высылают свои предложения, чтобы в этом тоже поучаствовать, потому что для бизнесменов Эстонии это сигнал. Если Министерство культуры дает деньги, то в этом есть смысл участвовать». Поставить свой бренд рядом с логотипом Министерства культуры Эстонии для богатых людей Эстонии – очень почетно. Эх, нам бы дожить до этих дней!
В.К.: Я благодарю Алексея Когана за разговор и хочу сказать, что пока Алексей Коган в Киеве, джазу здесь будет хорошо.
А.К.: Здесь не только мы. Есть еще люди, которые тоже пытаются двигать это дело. Кому-то удается лучше, кому-то – хуже. Я очень хочу, чтобы не только в Киеве джазу было хорошо, но и во всей Украине. И вообще, знаешь, заканчивая разговор, я хотел бы сказать, что втихаря мечтаю, чтобы джаз для людей в этом городе стал не праздником, а чем-то обыденным, как тарелка овсянки для язвенника, как утренняя чашка кофе для курильщика, как глоток воды для человека. Чтобы человек мог выбрать. Открыл бы какой-нибудь журнал с афишей и сказал бы себе: сюда я не пойду, это я знаю, это я слышал, вот на это пойду, это далеко, это дорого, но вот тут хорошо. Вот так должно быть. Это в идеале. Должно быть джазовое радио, которого нет.
В.К.: Джаз-клубы, наверное…
А.К.: Как сказал Петя Пашков (джазовый пианист. – В.К.), столица европейского государства без джаз-клуба и без факультета джаза в консерватории – это жлобство. Так сказал Петр Пашков. Хотя, благодаря Фиме Маркову, Саше Злотнику, Юре Зильберману, я имею право так называть этих уважаемых людей, в музыкальном училище есть высший факультет джаза, диплом которого приравнивается к консерваторскому. И могу похвастаться: с девятого февраля я заступаю на преподавательскую должность – буду читать историю стилей, историю исполнительского мастерства для студентов третьего и четвертого курса.
В.К.: Нам остается только пожелать тебе успехов на новом преподавательском поприще.
А.К.: Я не буду преподавать, я хочу общаться. Я хочу, чтобы мне задавали вопросы, и мы вместе со слушателями находили точки соприкосновения.
В.К.: Но это одно и то же.
А.К.: Лекций не будет.
В.К.: Спасибо тебе огромное.
А.К.: Спасибо большое. Удачи вашему сайту, хороших вам гостей. Извините, что без скандала. И привет вам от моего младшего брата (берет куклу, изображающую Алексея Когана, и машет ее рукой). Это Леха-младший. Говорят, что мы похожи. Особенно в профиль. Спасибо тем, кто это сделал.