История онлайн: об Бродского

Андрей Левкин о юбилее Иосифа Бродского 

Семидесятилетие И.А.Бродского так отмечалось в СМИ, что сделалось главным медийным фактом прошлой недели. Понятно, что все это имело отношение не к самому «юбиляру», а к тому, какие именно оболочки производит местное сознание, чтобы потом в этих оболочках жить. Вполне типовые оболочки получились, не узкопрофессиональные.

В сравнении с этой механикой Бродский совсем не важен. В самом деле, что за глупость, считать его теперь 70 летним, будто восстанавливая для него ход времени. Собственно, это — уже одна из проявивших себя оболочек.

Есть, разумеется, оболочка социальная. Согласно «КП-Воронеж», «Известные воронежцы прочтут стихи Иосифа Бродского в честь его дня рождения - 24 мая известному поэту исполнилось бы 70 лет... Услышать высокую поэзию смогут обычные горожане - в течение двух недель стихи будут звучать из громкоговорителей уличного радио, расположенных в центре Воронежа». Какое отношение Бродский имел к Воронежу? Возможно, перепутали с Мандельштамом.

Есть также обоснованный региональный вариант. Согласно «Двина-информ», «Вера Сидоровна Черномордик из поселка Коноша Архангельской области хорошо знала поэта Иосифа Бродского, который в середине 60-ых годов находился здесь в ссылке. Ее воспоминания и рассказы будут использованы в телевизионной передаче, посвященной юбилею Нобелевского лауреата...»
Также вполне обоснованная региональная новость из череповецкой газеты «Речь»: «В Художественном музее открылась выставка к 70-летию Иосифа Бродского, которого в годы войны наш город спас от блокады... «И пусть маленький Бродский прожил здесь относительно недолго, свое влияние город, безусловно, оказал. Сюда привезли слабого, заморенного голодом ребенка, а в Ленинград он возвращался щекастым румяным мальчиком, что хорошо видно на фото»».

Бытовое отношение к покойному транслируется и «Новыми Известиями» в статье Л.Привизенцевой, как сказано «литературного обозревателя»: «Бродский был убежден, что о чем бы не писал поэт, в его стихах должен быть великий замысел... Марина Басманова – ленинградская любовь Иосифа Бродского, художница, странная и скрытная женщина, ее жизнь окутана слухами и сплетнями. Она не дает интервью, не отпирает двери знакомым, не ведет телефонных разговоров с незнакомыми. Она одна воспитала их общего с Бродским сына, зачем-то дав ему отчество Осипович, а не Иосифович. Какое-то странное лукавство, с одной стороны, она не хотела признавать Бродского отцом своего ребенка, а с другой, позаботилась, чтобы отчество сына вызывало отчетливые ассоциации». Опять с Мандельштамом, видимо.

Но эта статья начинается с другого тренда, также социального, но уже на другом уровне: «Бродсковедение (кажется, пора ввести этот термин в обращение) превратилось в целую индустрию, а тем временем ни Россия, ни ее граждане уроков поэта Бродского не освоили. И даже несмотря на то, что изучение творчества Бродского вставлено в несколько из девяти (!) официально утвержденных Министерством образования РФ школьных программ по литературе, простые россияне, далекие от литературных изысканий, продолжают считать Бродского одним из диссидентов. Жизнь и творчество поэта окружено мифами. И диссидентство – один из них. Бродского злил намек на то, что первую известность как поэт он получил благодаря ссылке. Он не любил диссидентов, считал, что они чрезвычайно похожи на чиновников, также заорганизованы и часто формальны».
Тем не менее, здесь у Бродского шансов нет никаких: «Стихи его пребывают в неизменной красе. А гэбистская атеистическая кодла, издевавшаяся над ним, – где она? Исчезла. Исчезнет и нынешняя, воцерковленная», - сообщает В.Гандельсман в, понятное дело, «Гранях».

Главный гест-перформер нынешней кампании — А.Генис (три публикации в разных изданиях, как минимум). У него рулила тема еды. Как в конкретном, так и в метафизическом вариантах: «Тезис Бродского «человек есть продукт его чтения», следует понимать буквально. Чтение - как раз тот случай, когда слово претворяется в плоть. Нагляднее всех этот процесс представляют себе поэты. Так у Мандельштама читатель переваривает слова, которые меняют молекулы его тела. С тем же пищеварением, физически меняющим состав тела, сравнивает чтение Т. С. Элиот». Ну и далее на тему потребления продукции автора. Это Генис на «Радио Свобода».

В «Снобе» уже совсем конкретно, «Ужин для Бродского»: «Живя в одном городе с гением, глупо с ним не обедать. Тем более что Бродский любил поесть... В жизни, а не в литературе вкусы Бродского были проще и разумнее: больше всего он любил котлеты. «А также, — вспоминает Лев Лосев, — борщ, винегрет и пельмени, через которые пролегла тропинка к китайской кухне, которую Иосиф тоже обожал. Зная наизусть рестораны нашего Чайнатауна, Бродский среди них выделял Silver Palace. Он, надо сказать, всегда отдавал предпочтение серебру перед золотом, называя любимыми Гайдна, но не Моцарта, и Баратынского, а не Пушкина. Однажды мне довелось обедать с Бродским в этом огромном, похожем на вокзал ресторане, устроенном на гонконгский манер. Официанты развозили по столикам бесчисленные блюдца. На одном я обнаружил куриные лапы с когтями».
Но странно, «Снобу» Генис рассказывает про чисто еду, а вот «Комсомольской правде» наоборот,  сообщил о том, как истончается материя: «Творчество Бродский описывал в пассивном залоге. Поэт не делает нового - оно создается в нем. Поэт не демиург, а медиум. Он сторожит материю там, где она истончается до духа. Занимаясь языком, расположенным на границе между конечным и бесконечным, поэт помогает неодушевленному общаться с одушевленным»

Но с едой имеется четкая система. Здесь же и «Коммерсант»: «Пока достоверно известно лишь об одном "бизнес-проекте" Иосифа Бродского: с 1987 года он был совладельцем ресторана "Русский самовар" на Манхэттене. Накануне 70-летия поэта (24 мая) владелец заведения рассказал "Огоньку" о вкусах поэта и о том, почему Бродский не получил своей доли прибыли». В частности, владелец ответил на вопрос о том, участвовал ли Бродский в делах ресторана: «Нет, конечно. Если не считать того, что он любил у нас поесть. Очень любил пельмени, жареного гуся. Любил пить не простую водку, хотя вообще-то он мог пить все что угодно. Любил укропную, кинзовую, хреновуху...»

В этой связи любопытна дискуссия внутри «ИД Коммерсант»: «24 мая исполнилось бы 70 лет Иосифу Бродскому. Корреспондент "Власти" Кира Долинина пытается понять, что мы такое сделали с памятью о поэте, из-за чего его юбилеи стоило бы запретить как минимум лет на тридцать». Тут, конечно же, интереснее всего это «мы». Кто эти «они»? Вроде, не только сотрудники «Коммерсанта».

Дальнейшие сетования: «И вот уже третий юбилей фиксирует все более и более обронзовевшую фигуру, под которой скоро реального поэта и его стихов будет и не разглядеть. Скорость, с которой происходит эта канонизация, поразительна, как будто на только что написанную икону надели богатый оклад: хоп, и образ уже весь в золоте и абсолютной немоте. Вся эта пляска вокруг гения — ровно то, что он сам ненавидел. Это то же бульварное чтиво и тот же жанр телевизионного story, только не голосом Оксаны Пушкиной и не пером писаки из «Каравана историй», а исполненные со специальной интеллигентной интонацией приближенного к вечным ценностям. Но суть остается той же: это все истории про человека, а не про поэта и его поэзию».

То есть, «мы» тут куда как более избранные, но увы — не определенные. Зато указанная Долининой линия прет, понятно, в полный рост: Вот МК (Тула): «В музее-усадьбе «Ясная Поляна», в доме Волконских, прошла презентация книги Людмилы Штерн «Поэт без пьедестала. Воспоминания об Иосифе Бродском...» 24 мая 2010 года поэту, Нобелевскому лауреату Иосифу Бродскому исполнилось бы 70 лет. На 56-м году жизни он скончался в Америке, куда эмигрировал в 1972 году. В Ясную Поляну приехали поэт Евгений Рейн, близкий друг Бродского, с женой. Рейн привез сборник своих стихотворений «Мой лучший адресат», посвященный Иосифу Александровичу... И Штерн, и Рейн много вспоминали: о Бродском, общих друзьях, историях встреч и разлук».

Но, в принципе, какие уж в окружении люди были, так что тут у «юбиляра» претензий быть не может. А вот милый сюрреализм от «Балтинфо», там один из друзей детства повествует о совместных досугах и основаниях последующих креативов Поэта:
Вопрос: «Какое любимое занятие было у Оси и Мирсы?»

Ответ (Мирсы): «Мы шатались по городу... Иногда ходили в Дом офицеров, в школьный зал публичной библиотеки. Там тоже разговаривали, иногда спорили. Часто ходили в кино. Тогда в «Спартаке» показывали трофейные фильмы. Одни названия чего стоят — «В сетях шпионажа», «Девушка моей мечты»... Я не ходил на фильмы «про любовь». Смотрел только про войну. А Ося смотрел и про любовь. Ему, например, понравился фильм «Дорога на эшафот» (о Марии Стюарт). Его взволновала там тема любви и преданности. Потом он даже написал цикл «Двадцать сонетов к Марии Стюарт», посвященный этой картине».
Бывают также и приватные варианты, в том смысле, что лично Бродский в них прямо не задействован, но, тем не менее, работает как личностнообразующая сущность мемуариста. Вариант Татьяны Малкиной: «И вот-вот уже, казалось, я могла попасть то в Нью-Йорк, то в Венецию, и уже я знала близко людей, которые трогали его... И как-то все назревало и собиралось. И уже не мой друг, а другой совсем мужчина, центр моей вселенной и моя любовь с большой буквы, приехал из Нью-Йорка и рассказал мне, какой не очень-то приятный тип этот Бродский вообще-то. И мы впервые поссорились, и это была одна из трех настоящих ссор за десять лет любви. И уже поползли слухи, что Бродский серьезно думает наконец приехать. И я строила сложные планы проникновения самозванки на бал поэтов. И уже все устроила. Но он умер».

Эту оболочку чрезвычайно восхитительно дополнил «Русский пионер» : «Вопрос о том, почему именно Джахан Поллыеву мы решили спросить о поэте Иосифе Бродском, мог возникнуть у кого угодно, но только не у тех, кто слышал, как она читает его стихи. Кто видел и чувствовал, какое место она отводит его поэзии в своей душе. Это стало понятно и нам, присутствовавшим на чтениях «Русского пионера» в сентябре прошлого года. В этом интервью спичрайтер президента России Джахан Поллыева делится не только своими размышлениями о Бродском, но и несколькими собственными стихотворениями, которые были написаны под влиянием его творчества».
Аннотация вполне описывает происходящее далее, одну строфу интервьюируемой следует привести:
«Зная про самое главное,
брал за живое весь свет…
Тот, кого выгнали за море,
стал наш великий поэт».
Близко в «Дагестанской Правде»: «Мой Бродский» от Тагират Гасановой: «1992-й год. Литературный институт им.Горького. Окно между парами. Кто-то врывается в аудиторию с известием, что можно - вот прямо сейчас - посетить семинар Евгения Рейна. Мы срываемся с места, но все равно слегка опаздываем. Неторопливый Рейн разрешает войти...» Далее про Бродского: «Евгений Рейн назвал его «поэт необарокко», растолковав нам, что вот именно это нагромождение изысканных темнот, которые все-таки стоят на своем месте, которые не терпят провалов в никуда, и есть абсолютно совершенное, законченное явление - Иосиф Бродский».
К слову, вышеприведенные сетования Долининой также являются обязательным элементом программы, они также производят определенную ментальную оболочку для некоторой части социума. Равно как и ее дальнейшие сетования на то, что «... Кажется, вот-вот уже все эти свидетели и очевидцы выскажутся и настанет необходимая для написания следующей главы истории литературы пауза. Но нет, появляются новые "друзья", по второму кругу идут старые, одни и те же голоса в юбилейные дни (а отмечаем мы не только дни рождения, но и день высылки, день суда, день смерти) вещают по радио, с телевизионных экранов, с газетных и журнальных страниц».

Нет, ну как можно было представить, что они не появятся? Вот и Найман, в том же ИД Коммерсант, в «Weekend'е» : «24 мая Иосифу Бродскому исполнилось бы 70 лет. Но не исполнилось, а отмечать — тем более праздновать — 70-летие человека, умершего 55-летним, вообще говоря, абсурд. Уже сейчас его живой образ заместился корпусом его текстов, книгами и фильмами о нем, и я, к примеру, должен приложить небольшое усилие, чтобы протереть запотевшее стекло и увидеть того, которого знал».

Ну и Рейн не только со Штерн в Ясной Поляне, но и индивидуально. В «Литературной газете», причем его заметка заканчивается ровно той фразой которую только что цитировала автор из «Дагестанской Правды»: «Вот именно это нагромождение изысканных темнот, которые всё-таки стоят все на своём месте, которые не терпят провалов в никуда, и есть абсолютно совершенное, законченное явление – Иосиф Бродский».

У Рейна есть и актуальные оргвыводы: «... Сейчас, спустя четырнадцать лет после его смерти, в русской поэзии неизменно продолжает ощущаться некая пустота. Поэзия вроде бы продолжается, но она стала похожа на заводь, на дне которой бьют несколько десятков ручейков. Больше у этой заводи нет главного течения, а потому выплыть на стрежень невозможно. Происходят разнообразные мутации, самого разного пошиба: талантливые, симпатичные, второстепенные, графоманские, – но если бросить плот, связанный из тяжёлых брёвен, то его никакая сила по течению не потащит. Видимо, так и должно быть после того, как окончилась миссия такого выдающегося поэта, каким был Бродский. Нам остаётся ждать какого-то иного большого явления или даже не явления, а какой-то идеи, которая со временем образовала бы это новое течение».

То есть, хочет нового начальника. Причем — не он один, и это еще одна оболочка сознания, отзывающаяся на Бродского 24 мая 2010 года. Вот: «Бродский не мог позволить себе написать плохое стихотворение, точнее говоря, он не мог себе позволить такое стихотворение выпустить в свет и ждать оваций – во всяком случае, пока не взобрался на Олимп. Современные как бы поэты считают, что если они написали какие-то строки, то этого основания достаточно, чтобы их опубликовать. А уж если автор утрудился оформить эти строки в такие анахронизмы, как ритм и рифма, и все выражения его были вполне литетарурны, то считайте его новым Горацием. Современные как бы поэты знают, что самый требовательный цензор умер 28 января 1996 года на другом конце земного шара, заочно унеся с собой в могилу всех, кто ещё конкурирует только между собой». Это был Аркадий Малер в «Русском журнале».

Там, кстати, интересны комментарии к статье:
«Sash Не мой он, чуждый какой-то, политизированный, а это временное. Читал воспоминание Довлатова про Бродского, хотя тот им восхищается, у меня мнение -хулиганствующий недалёкий гопник.
Непрощающий. Бродский, это кто? Который "умирал" на Васильевском острове, а завещал похоронить себя в Венеции? Питерцы не прощают измены».

Да, к статье Рейна в ЛГ тоже есть народные комментарии:
- Александр Васильевич Степанков пишет: «Поёт Евгений: Бродский - гений! Гора таланта без порока! Он вообще - необарокко! А звался б Ивановым парень - тогда б он был у Вас бездарен. Я понимаю Вас, Евгений, но бродские мне здесь - до фени, и если он такой такой красивый - о нём пишите в Тель-Авиве».

- Ярослав Домбровский пишет: «Есть такая поговорка: - "Кукушка хвалит петуха ..." Так и автор панегерика о Бродском. Ну если евреи не похвалят сами себя - кто их еще похвалит. Не надо натужно искать талант у Бродского - такие стихи пишет КАЖДЫЙ школьник в юности. Не надо искать сами стихи - их нет. Памятник Бродскому пусть поставят в Тель Авиве или Хевроне. Это единственная земля которую он любил».

Но ближе к сути. Реконструкция мотивов Бродского предпринята К.Анкундиновым в той же «Литгазете»: «Умного мальчика вывели за руку из игры, поставили в угол (бросили в чужбину) – и отныне он вообще не желает играть ни в какие игры, он хочет лишь одного – бродить мегаквадриллионными коридорами одиночества, не знаясь ни с кем. Мальчик думает, что его наказали, лишили игры за то, что он понял: он смертен и когда-нибудь умрёт. И вообще какие могут быть игры, какие субботники-комсомолы, какие пляски-фейерверки? Он смертен. Всё прочее – суета…»
Любопытно, что А.Немзер до известной степени согласен с подобной реконструкцией: «Всю жизнь он писал об одиночестве, неутолимости страсти и обреченности. Отнюдь не только своей — каждого. Счастье любви или творчества обманны, ибо конечны. Географическая и историческая пестрота бытия, для воссоздания которой мобилизуется все грандиозное богатство русской лексики, метрики, интонации, весь предметный арсенал «мировой культуры», в конечном итоге окрашивается одним цветом, который лишь кажется то черным, то белым, то синим, то красным. Нет ему имени, как нет противоядия от одиночества. Бродский не отвергает этого состоящего из одной лишь несправедливости безнадежного бытия. Оно данность, а данность должно принимать...»

Соответственно, вывод: безнадежной данностью является и совокупность процитированных описаний, которую Бродскому пришлось бы принять — стань он и в самом деле семидесятилетним. Однако, сам он от подобного варианта застраховался еще в 1988-ом, в интервью «Сеансу»: «Видите ли, без истории человек еще может существовать, но без географии… Это я Вам к тому говорю, что не надо позволять себя загипнотизировать… тем, что происходит у вас под носом… что говорит начальник с трибуны или какой-нибудь подонок из Румянцевского садика. Это все происходит в этой точке пространства. В другой — этого уже не происходит…»

То есть, оболочки, возникающие по какому бы то ни было поводу, существуют исключительно в определенном географическом месте. Чуть в сторону — их уже нет. Что, несомненно, касается и вполне небольших расстояний и уж тем более не только рассуждений о Бродском.