Спорт и медиа: в поисках присутствия

Мы публикуем полную стенограмму лекции и презентации книги "Похвала спортивній красі" литературоведа, философа, историка и теоретика культуры, профессора Стенфордского университета (США) Ганса Ульриха Гумбрехта, которая состоялась 14 декабря в Киево-Могилянской Академии.

Соорганизаторы - Видавництво "Дух і літера", Національний університет "Києво-Могилянська академія", Києво-Могилянська бізнес-школа (KMBS), Посольство Федеративной Республики Германия в Украине, "Політ.ua".
Константин Сигов: Мы очень рады, что профессор Гумбрехт принял приглашение выступить с лекцией в стенах Киево-Могилянской академии. Дополнительным аргументом к давнему приглашению стал вопрос украинского перевода книги «Похвала спортивной красоте», а также прекрасная организация встречи в Харьковском университете прошлой весной, которую организовал профессор Александр Филоненко и его коллеги. 
И сегодня профессор Гумбрехт приехал к нам из Калифонии, но перед Киевом он посетил Харьковский и Одесский университет. 
 
Итак, прошу поприветствовать профессора. Я предоставляю слово профессору Гумбрехту. Пожалуйста.

Г.У.Г.: Мне хотелось бы начать со слов, которые трудно выразить, но я обязан их произнести. Возможно, кому-то они покажутся неискренними, потому что они обычно говорятся в таких случаях, но клянусь здоровьем своих внуков, что говорю искренне.
 
Первое, что мне хотелось бы сказать: мне очень приятно быть в Киеве во второй раз. В вашем университете я впервые. Константин упомянул о моем первом визите в Украину, который состоялся в апреле прошлого года. Тогда я провел два или три дня в Харьковском университете. Мне неловко об этом говорить, но когда меня впервые пригласили в Харьков, я даже не представлял себе, в какой части Украины расположен этот город. Но, два дня спустя, когда я возвращался из Харькова в Москву, а затем – в Калифорнию, я был абсолютно уверен, что это был один из самых ярких, самых захватывающих опытов интеллектуальной дискуссии в моей жизни. Ощущение, которое я испытал тогда, повторилось во время нынешнего визита, когда я был в Харькове и Одессе. И теперь, когда я в Киеве, хотя я по-детски амбициозен, опасаюсь, что сегодня меня постигнет неудача. Вы все здесь, я очень волнуюсь, мне очень хочется, чтобы наша встреча была такой же интересной, как дискуссии в Харькове в прошлом и в этом году, и дискуссия в Одессе. 
 
Не хочется отвлекаться на благодарности, но я должен поблагодарить Академию. Я уже достаточно долго в Украине (наверно, уже около четырех дней), чтобы знать, что ваша Академия – легендарна, и не только потому, что является самым старым университетом в Восточной Европе (видите, я уже кое-что знаю). Также мне хочется поблагодарить немецкое посольство, в частности, бывшего культурного атташе немецкого посольства в Киеве, господина Германа. Ему принадлежит идея выбора перевода книги «Похвала спортивной красоте». Я знаю, что этот перевод отличается от ряда других, например, украинское название отличается от немецкого по смыслу. Буквальный перевод названия – что-то вроде «Утренняя пробежка». А это – совершенно не то, чем я когда-либо собирался заниматься. Для меня утро начинается с сигареты и продолжается писательским трудом. Никаких утренних пробежек. Итак, книга – это хвала атлетической красоте. Лирическое название в стиле Пиндара. Итак, господин Герман избрал эту книгу в качестве культурного подарка к футбольному чемпионату, проходившему в Польше и Украине. Замысел состоял в том, чтобы во время чемпионата я прочел несколько лекций, возможно, согласованных по датам с играми немецкой национальной сборной. Например, в свой день рождения я мог бы посмотреть игру прямо на стадионе. Как раз когда мне исполнялось 64 года, Германия играла с Голландией в Харькове. Но наметился конфликт между двумя немецкими ведомствами. Хотите – верьте, хотите – нет, но в это время я занимал академическую должность в школе  в Берлине, и это учреждение, которое содержится на средства немецких налогоплательщиков, не могло позволить, чтобы другое учреждение, тоже содержащееся на средства немецких налогоплательщиков, немецкое посольство в Украине, заплатило за мой недельный визит в Украину с лекциями. И, хотя немецкий посол направил достаточно агрессивное письмо президенту школы, я не смог приехать. Для меня, ярого спортивного болельщика, это было очень прискорбно, я не смог быть на матчах. К счастью, я не присутствовал на полуфинальном матче в Киеве, когда Италия обыграла Германию. Это было довольно грустно. Но очень грустно было оттого, что я – большой фанат Балотелли. Считаю, что он – фантастический игрок. То есть, не просто выдающийся, а один из лучших на сегодняшний день…
 
Но сейчас, я думаю, что все это было к лучшему, потому что, если бы я читал эти лекции во время чемпионата Европы по футболу, то мое сознание было бы поглощено спортивными событиями. Так что, возможно, в конечном итоге, даже лучше, что я приехал читать лекции не в июне, а в декабре, когда на улице холодно, и каждый, у кого есть желание сосредоточиться на идеях, может прийти.
 
План на сегодня следующий. По сути, лекция будет состоять из двух частей. В первой части я собираюсь предложить вам введение в тематику и тезисы, затронутые в книге, приоткрыть для вас философию спорта на начальном уровне. Я предпочитаю словосочетание «философия спорта» обороту «теория спорта», потому что в последнее время слово «теория» применяется в прикладном смысле. К примеру, у вас есть уже придуманная теория, а затем вы выбираете объект, и применяете к спорту деконструкцию, а это может быть слишком сложно для вас, или вы пытаетесь применить к спорту структурализм, и так далее. Я же воспользовался термином «философия», чтобы попытаться подчеркнуть, что я использую возможность и феномен спорта для чего-то, выходящего за рамки анализа спорта. Я также использую феномен спорта как импульс для разработки собственной теории присутствия. Вот почему я сказал, что введу вас в философию спорта, вместо того чтобы применять к спорту собственную теорию. Между прочим, я считаю (хотя это всего лишь гипотеза), что за всю историю человечества, феномен спорта и для тех, кто им занимается, и для тех, кто за ним наблюдает, никогда не был так популярен как сегодня (даже в Афинах в пятом веке до нашей эры). Вне всякого сомнения, он является одним из наиболее инновационных культурных феноменов нашего времени. При этом наверно, спорт – один из наименее изученных, недостаточно изученных культурных феноменов сегодняшнего дня. Так что первая часть моей лекции призвана ввести вас в философию спорта, и вероятно, дать вам возможность сделать пару комментариев.
 
Первая часть будет похожа на то, что я уже коротко изложил как вступительное слово к презентации книги вчера в немецком посольстве. Но все-таки, это будет не совсем то же самое. Нет смысла повторять одно и то же по два раза. Тем не менее, прошу прощения у тех, кто, подобно Константину, присутствовал на вчерашнем мероприятии. К сожалению, я не могу обновлять свою философию ежедневно. Мне хотелось бы это делать, но я не настолько умен.
 
А вторая часть – это воплощение идеи, предложенной Константином. Это – как раз то, что мне понравилось в Украине. Вместо того чтобы спрашивать меня, о чем мне хотелось бы поговорить, меня пригласили в Харьков прочесть вводную лекцию по философии присутствия. А когда я приехал в Харьков в понедельник днем, я встретился с двумя коллегами, и они сказали: «вы недавно писали о понятии атмосферы, настроения, а мы сейчас работаем над философией цвета. Что вы скажете, если мы предложим вам завтра прочесть лекцию о феноменологии атмосферы цвета?» Я согласился, лекция оказалась весьма плодотворной для меня. В этом разрезе Константин предложил мне тему, которая весьма популярна, но я над ней серьезно не работал. Речь идет об отношениях спорта и СМИ.
 
Итак, во второй части лекции я попытаюсь привести вам пример того, что можно сделать с философией присутствия, в каком направлении она может вас вести (не как теория для приложения), какие неожиданные пути она может вам открыть. Потому что сегодня, если вы – интеллектуал, и говорите о спорте, то вы обязаны признать, что сегодняшние реалии спорта – это спорт, который показывают по телевидению. Спорт, «опосредованный» СМИ. А контр-интуитивный аргумент, который я попытаюсь развить во второй части сегодняшней лекции – как раз противоположен: настоящая реализация, настоящая (если вам угодно) разрядка, которую может принести созерцание спорта – на стадионе. Вы должны присутствовать на стадионе. Я понимаю, возможно, вы скажете, что в Киеве это никому не по карману. Может быть, ситуацию можно изменить с помощью политических рычагов. Но, опять-таки, моя позиция будет заключаться в том, что даже сегодня полнота ощущений от спорта – не на телевидении и не на видеозаписях. Нужно быть «там» в момент, когда спортивное событие реально происходит.
 
К. С.: как здесь и сейчас.
 
Г.У.Г.: Да, как здесь и сейчас. То есть, это прекрасно, мне очень приятно: вы тешите мой нарциссизм, когда записываете все это на множество носителей. Но все вы знаете, что, когда вы смотрите записи, другие люди их не смотрят. А если смотрят, то делают это из чувства долга, потому что это не то, что быть здесь. Дело в том, что все это может оказаться весьма утомительным, и запись будет тоже нудной. И тогда можно будет сказать, что профессор из Стенфорда действительно оказался занудой.
 
Маленькое предложение организационного характера. Даже при самом замечательном последовательном переводе лекции нормальной продолжительности, она может стать слишком длинной. Так вот, я предлагаю вместо проведения очень длинной лекции с последовательным переводом, я сделаю паузу после первой части, минут через 30-35, и мы послушаем вопросы по первой части. Также это обусловлено тем, что лекция построена по дидактической схеме. Если у вас возникнут сомнения по поводу некоторых понятий, изложенных в первой части, если вам покажется, что они вам не совсем ясны, вам будет очень сложно воспринимать вторую часть. Итак, если вы согласны, у нас будет дискуссия после первой части, а потом – дискуссия после второй части. Скажу больше (с вашего обоюдного позволения [обращается к Константину и Лидии]) если в какой-то момент вы почувствуете, что не поняли моих слов, можете меня прервать, чтобы я мог разъяснить некоторые моменты, потому что мы не знаем друг друга. Я же не на паре в университете, мне сложно узнать, читали ли вы ту или иную мою книгу, с какими принципами вы знакомы. Если вам в какой-то момент покажется… Нет, я не говорю о случаях, когда вы со мной не согласны – это-то как раз хорошо. Но если вам покажется, что вы не поняли сказанное, пожалуйста, не стесняйтесь меня перебивать, чтобы мы сразу попытались устранить пробел.
 
Перейдем, наконец, к первой части лекции. Первый вопрос: зачем я написал эту книгу? Профессора литературы и философии обычно не пишут книг о похвалах спортивной красоте. Прежде всего, если вы – преподаватель, и занимаетесь этой деятельностью уже давно (я обращаюсь сейчас, в первую очередь к молодежи), в какой-то момент вы понимаете, что вам уже не обязательно писать книги для приобретения академических статусов и званий, для карьерного роста. И я считаю, что не так уж много людей в гуманитарной университетской среде пишут книги, посвященные темам, которые их действительно волнуют. Но нужно понимать, что это за тема (это открытый вопрос). Речь не идет о тематике, полезной для карьерного продвижения, или о тематике, которой люди ожидают от моих трудов, потому что я – специалист в данной области.
 
Так вот, для меня, тема созерцания спорта была волнующей по сугубо личным причинам. Я надеюсь, что не похож на человека, которого в Америке называют «структурной личностью» (structure person). Но я очень плохо обращаюсь с деньгами, всегда трачу слишком много, зато мне прекрасно удается экономить время. Мне кажется, я могу без преувеличения заявить, что моя неделя из 7 дней по 24 часа обычно распланирована с точностью до 10 минут. Я знаю, что буду делать каждый день, чем буду заниматься в течение следующего часа, мне прекрасно удается экономно планировать свое время. Но есть две вещи, способные расстраивать мои планы. Одна из этих вещей – просмотр спортивных событий. Я действительно трачу на это слишком много времени, а также – слишком много денег. Покупаю «сидячие» билеты на американский футбол, баскетбол, хоккей на льду (в Америке его тоже называют просто хоккей) – и все это стоит больших денег и отнимает массу времени. И вот, в конце концов, мне захотелось узнать: почему именно спорт, наблюдение за спортивными событиями? Я никогда не был спортсменом, разве что очень недолго – я играл в водное поло, стал вице-чемпионом Баварии среди юниоров в этом виде спорта, и это был момент моей наивысшей спортивной славы. Правда, есть одна проблема: там было только две команды, так что стать вице-чемпионом было несложно. Так вот, я никогда не был спортсменом, и, тем не менее, спорт меня завораживает и увлекает, и мне захотелось выяснить, почему это так. Стало быть, у меня была глубоко личная мотивация, стремление объяснить собственное влечение, непонятное мне самому, которое заставило меня писать эти книги. Я не думал о политике, не думал об общем интересе, а писал о своей, глубоко личной проблеме. И, хотя это случилось не сразу, но эта книга стала самой успешной из моих работ на сегодняшний день. Я говорю об этом, чтобы вдохновить молодежь, юных коллег: выбирайте те темы, которые вас волнуют, а не те, которые, по-вашему, помогут вам сделать академическую карьеру.
 
Всегда оставался один, стандартный ответ на поставленный вопрос: «почему людей завораживает наблюдение за спортивными событиями?» Есть один, традиционно-марксистский интеллектуальный ответ, и он заключается в том, что болельщики терпят поражение в собственной жизни, и любят отождествлять себя с победителями спортивных соревнований. Этот ответ мне совершенно не нравился, потому что я не хочу считать себя неудачником, и не желаю жить за счет компенсаций. Ответ, который я нашел относительно рано, был ответом, с которым я до того не считался. Для меня это было неожиданностью, но с самого начала размышлений на эту тему я ощущал растущую уверенность в том, что наблюдение за спортивными событиями – это просто модальность эстетического опыта, которая структурно не отличается от чтения романа, слушания симфоний Бетховена, поглощения деликатесов, созерцания современного искусства. Итак, структурной разницы нет. Я не собирался делать какие-либо позитивные утверждения о спорте, реабилитировать спорт. Так что мой основной тезис таков: увлечение спортом – это модальность эстетического опыта. И я отдаю себе отчет в том, что традиционный спортивный болельщик, например, фанат «Шахтера», будет не в восторге, если услышит это. То есть, я не хочу делать комплименты, не хочу говорить, что культурный уровень этих людей ниже или выше, они, несомненно, способны на эстетическое восприятие, подобно всем остальным. Я получил неожиданный для себя ответ, который, на мой взгляд, является абсолютно верным, и я попытаюсь это доказать. То есть, это не провокационный тезис. Мне кажется, что это открытие, причем, весьма серьезное и убедительное.
 
Итак, первый вопрос: «что такое спорт, как мне его определить?» И мой первый тезис: спорт – это модальность деятельности, не всякая деятельность – спорт, но спорт – одна из модальностей деятельности. А как нам определить деятельность (performance)? Мое предложение: деятельность можно определить как любое человеческое поведение, которое рассматривается с позиций присутствия. Предполагается, что вы немного знакомы с моей философией присутствия, теорией присутствия. Но я, в любом случае, объясню. Если говорить о человеческом поведении как о действии, вы рассматриваете его с точки зрения значения, цели. Потому что если говорить о действии в том смысле, в котором его определил Макс Вебер, то действие – это человеческое поведение, стремящееся реализовать некий замысел, намерение. Итак, у вас есть замысел, есть мотивация, есть смысл, то есть, образ будущей ситуации, которую вы хотите воплотить посредством своего поведения. Если рассматривать человеческое поведение в этом ракурсе, то это и будет действие. Если вы рассматриваете человеческое поведение с точки зрения присутствия, то в этом аспекте вас интересует «хореография», определенные ритуалы телесного воздействия на мир. Вас не интересует, как мир трансформируется, вас не интересует, как посредством поведения воплощаются образы будущих ситуаций. Но вы следите за тем, как определенное поведение вписывается в уже существующий мир. Я бы сказал, если рассматривать нечто не как деятельность, а с точки зрения присутствия, то речь идет не столько о преобразовании мира, сколько об описании вашего места в уже существующем мире предметов и тел.
 
Итак, я сказал, что спорт не является синонимом деятельности, спорт – лишь одна из модальностей деятельности. Что же отличает спорт от других модальностей деятельности? Предлагаю сказать так: спорт – вид деятельности, который инициируется колебаниями между двумя отношениями. Эти два вида отношений мне хотелось бы описать двумя греческими словами. Назовем спортом колебания между «агоном» (соревнованием) и «арете» (стремлением превосходить себя, совершенствоваться с каждым разом). По тому, что я предлагаю данное определение для спорта, вы можете догадаться, почему я не согласен с определением балета как вида спорта, которого придерживаются многие. То есть, во многих смыслах балет, действительно, напоминает спорт. Но очевидно, что балет не включает, по крайней мере, официально, институционально, такой аспект как «агон» (соревнование). Артисты балета не соревнуются друг с другом, разве что, неявно. Не бывает, например, лиги артистов балета, или лиги оркестрантов. Но в балете, к примеру, есть «арете». С другой стороны, шахматы – это спорт, потому что шахматисты ранжируются в соответствии с индивидуальным индексом. К слову, на прошлой неделе Хансен впервые обыграл Каспарова, то есть «арете» продолжает совершенствоваться, и, при этом постоянно присутствует конкуренция в виде мировых чемпионатов. Итак, спорт становится особенным видом деятельности именно благодаря этому колебанию. Обе роли инициализированы, и невозможно разделить «агон» и «арете».
 
Я забыл упомянуть, что именно Каспаров как-то сказал во время лекции в Стенфорде (поэтому я и приглашал его прочесть лекцию): в нынешних условиях никто не может быть хорошим шахматистом без (как минимум!) пятичасовых ежедневных занятий физическими упражнениями. В этом – причина, по которой чемпионы мира по шахматам молодеют с каждым десятилетием. Так что шахматы – спорт еще и с точки зрения затрат телесных сил.
 
Но тогда почему я называю просмотр спортивных событий эстетическим опытом? Мне хотелось бы «поиграть» с тремя определениями. Первое из них – мое собственное. Поэтому оно интересует мене меньше всего. Мое собственное определение эстетического опыта – следующее. Эстетический опыт – это колебание между эффектом смысла и эффектом присутствия. Например, если вы – болельщик, наблюдающий за футбольным матчем, и видите Криштиано Рональдо (я – большой фанат Рональдо, фанат Юзи (не знаю почему), а игра Месси мне не так нравится). Когда вы видите, как играют ваши любимые игроки, у вас часто возникает физический импульс. Вам хочется ударить по мячу, когда по нему бьет игрок, даже если, в конце концов, удара не следует. Но даже если вы смотрите футбол по телевизору, вы вскакиваете, когда забивают гол. Итак, с одной стороны, есть эффект присутствия, то есть, то, что вы смотрите, влияет на ваше тело. Вы будто сливаетесь воедино с телами других болельщиков. В то же время, когда вы наблюдаете за спортивными событиями, не важно, на стадионе или у телеэкрана, присутствует эффект смысла. То есть, вы не можете смотреть футбольный или хоккейный матч, не зная правил. Несомненно, вам приятнее смотреть игру, если вам известны истории обеих команд, биографии игроков, шансы на победу и так далее. Так что, наблюдение за спортивными событиями, в нашем смысле – это модальность эстетического опыта, представляющая собой колебание между эффектами присутствия и эффектами смысла.
 
Второе определение принадлежит Иммануилу Канту. Я применю философию Канта к опыту спорта. А затем я обращусь к третьему, наиболее интересному определению, принадлежащему спортсмену Пабло Моралесу.
 
Пабло Моралес – пловец, самый быстрый пловец в стиле баттерфляй всех времен и народов.
 
Так вот, мы можем попытаться выяснить, соответствует ли наше ощущение спорта тому, что мы видим у Канта в третьей «Критике», «Критике способности суждения». Такая попытка будет носить умышленно-провокационный характер. Кант, естественно, никогда не думал о спорте как о зрелище, но в конце восемнадцатого столетия никто не смотрел никаких игр и матчей. Люди могли только заниматься спортом, но как зрелище спорт не существовал. Кстати, раз уж мы заговорили о Канте в биографическом ключе, то надо сказать, что эстетические наслаждения Канта были весьма прямолинейными. Его хобби состояло в приготовлении горчицы. Да-да, этим-то он и занимался в свободное время. Обожал горчицу. А другим хобби Канта была пунктуальность. Например, он любил вести с друзьями послеобеденные беседы. И если он видел, что кто-то из друзей задерживается на пять секунд, то начинал уходить с места встречи. И, наконец, Кант сильно увлекался обоями. Вы можете судить об этом по третьей «Критике», где он, для того чтобы описать, что такое красота, приводит пример с обоями.
 
Итак, в третьей критике, Кант пытается описать особенности структуры эстетического опыта, эстетического суждения, его отличие от суждения в области права или коммерции. Первый компонент его определения, согласно его собственным словам, состоит в том, что это – наслаждение без выгоды. Я не буду говорить отдельно о наслаждении. Полагаю, вы согласитесь со мной в том, что если вы любите смотреть спортивные события, то этот процесс приносит наслаждение. Но что Кант подразумевает под словосочетанием «без выгоды»? Он говорит об «интересе» или «выгоде» в терминах восемнадцатого столетия, и тогдашнее понимание термина отличается от нынешнего определения. «Без интереса» означает, что наслаждение не имеет отношения к вашей повседневной жизни, профессиональной жизни, экономической жизни. Не знаю, демонстрируют ли здешние спортивные болельщики ту же реакцию, что и я. Но если моя команда, или просто самая важная для меня из тысячи и одной команды (допустим, по американскому футболу) проигрывает в субботу, то в понедельник все это видят: люди замечают, что я в подавленном состоянии. Я произвожу впечатление человека, у которого проблемы с банковским счетом, или на работе. Но, слава богу, в данном случае дело не в этом. То есть существует явный разрыв между удовлетворением от того, что ваша команда хорошо играет и побеждает, и вашей повседневной жизнью. Нет никакой связи: ничего не меняется в моей повседневной жизни, семейной жизни, профессиональной жизни, экономической жизни, независимо от того, выигрывает моя команда или проигрывает. И я бы даже сказал, что это также касается спортсменов, и даже профессиональных спортсменов. Конечно, Месси, о котором я недавно вспоминал, получает в среднем по 78 тысяч евро за каждый забитый гол. Но я глубоко убежден, что он никогда бы не забил ни одного гола, если бы в момент удара по воротам думал о 70 тысячах долларов на кону. Итак, в этом смысле, в отличие от других наслаждений, данное наслаждение совершенно не связано с нашей повседневной жизнью, обособлено от нее.
 
Второй критерий, отличающий эстетические суждения от всех остальных видов суждений, в том, что в других случаях вам нужно… с одной стороны, представлять, как функционирует система права, экономика. Я имею в виду, что вы прибегаете к суждениям только в ситуациях, где отсутствуют очевидные эталоны. Где есть эталоны, там не нужны суждения. Эстетический тип суждений – не единственный тип суждений. Но второй типичный признак эстетических суждений – в том, что у вас нет качественных критериев. То есть, футбольный матч, окончившийся со счетом 7:3 не обязательно лучше, чем матч, окончившийся со счетом 1:0. У вас нет качественного критерия для оценки эстетического наслаждения, полученного от матча. У вас также нет ключевых понятий. Невозможно с помощью понятий объяснить, почему одно спортивное событие красивее, чем другое. Тем не менее (и это второй компонент определения, предложенный Кантом), хотя нам и известно из опыта, что не существует эстетического наслаждения, позволяющего достичь абсолютного консенсуса (опыт показывает, что всегда будут разные мнения), нам очень сложно понять, что кто-то придерживается эстетических суждений, отличных от наших. Если вы, к примеру, считаете, что Бетховен бесконечно лучше Моцарта, то вам сложно будет осознать, что есть некто, на полном серьезе предпочитающий Моцарта Бетховену. Кант утверждал, что в эстетическом суждении всегда скрыт вызов для консенсуса. Нам известно, что есть опыт, с которым мы не согласимся, но мы считаем, что всякий разумный человек должен соглашаться с нами.
 
Наконец, при рассмотрении эстетического суждения Кант различает две модальности: модальность совершенного (возвышенного) и модальность прекрасного. Я считаю, они обе присутствуют в спорте. Но я так же считаю (хотя с этим многие могут не согласиться), что модальность прекрасного встречается в спорте гораздо чаще, чем модальность совершенного. Кант называет совершенным объект эстетического восприятия, если этот объект эстетического восприятия вас ошеломляет. То есть превышает вашу физическую и умственную способность воспринять увиденное. Сам Кант был очень низким даже по меркам восемнадцатого века, так что мне легко понять, почему он прибегает к образу Балтийского моря в качестве примера совершенного. Балтийское море его поражало. Высокого человека оно бы тоже поразило. Но в этом – пример «совершенного». А с другой стороны есть еще «прекрасное». И Кант определяет «прекрасное» как «целенаправленность без цели». Позвольте привести пример. Это обои. Кант описывает «прекрасное» на примере обоев. «Если вы видите всю обыденность рисунков на обоях, то у вас сначала возникает впечатление, что у них должно быть назначение. Но на самом деле, у них нет назначения, они только производят такое впечатление». И это – правда, при условии отсутствии «интереса» (в общем смысле) в спортивных движениях. Например, представьте себе дискобола или футболиста, который бьет угловой. То есть, все эти движения в спорте имеют четкое назначение, они идеально приспособлены для того, чтобы метнуть диск как можно дальше. Но в повседневной жизни они совершенно нефункциональны. Зачем вам просто так метать диск или выбивать мяч из угла поля? А это как раз и означает, что основной, доминантной модальностью для спорта как эстетического опыта является модальность прекрасного.
 
Итак, я немного углубился в детали, чтобы продемонстрировать вам неочевидное (спортивные болельщики среди вас могут руководствоваться собственным опытом): по сути, все критерии, которые Кант использует для описания эстетического опыта, полностью совпадают (не более-менее, не в метафорическом смысле, а именно точно совпадают) с критериями для описания спортивного опыта. Хотя, нам привычнее ассоциировать концепцию эстетического опыта с концертом или театром.
 
Впрочем, отмечу, что мое любимое определение спорта было описанием спортивного опыта; описание, данное спортсменом, который совершенно не собирался формулировать философские определения. Также интересно, что это описание, данное спортсменом, было призвано объяснить, почему ему хотелось заниматься спортом. Но оказалось, что данное описание идеально подходит на роль описания зрительского опыта.
 
Пабло Моралес – самый выдающийся пловец в стиле баттерфляй всех времен и народов. Он завоевал все три медали из трех возможных на Олимпиаде 1984 года в Лос-Анджелесе, а также, восемью годами позднее, победил в Барселоне. Интересно то, что до сегодняшнего дня двадцатипятилетний пловец считается «очень старым». Двадцатипятилетний пловец – это как сорокалетний футболист. Так вот, первые три медали Пабло Моралес завоевал в 1984 году, когда ему было 22 года. Потом он закончил Стенфордский университет, где был студентом. Затем поступил в юридическую школу при Корнельском университете и стал весьма успешным юристом. А в возрасте 30 лет он оставил свою юридическую карьеру со всеми доходами и снова занялся плаванием. На сегодняшний день, чтобы быть профессиональным пловцом, нужно проводить в воде хотя бы 6-8 часов в день (это кроме всего прочего). (У нас сегодня была небольшая беседа с Константином и Лидией о Моралесе). Я спрашивал Пабло Моралеса, почему он так поступил. Ведь будучи пловцом, много не заработаешь, если ты не чемпион мирового уровня. В противном случае нужно плавать вольным стилем. Так вот, я его спросил: «Почему вы так поступили? Снова занялись изнурительными тренировками». В ответ он привел очень интересную формулировку, которую я попытаюсь истолковать. Он сказал (кстати, на мой взгляд, это касается и занятий спортом, и его созерцательного восприятия): «Я хотел затеряться в сосредоточенном напряжении, в сосредоточенной интенсивности». Сейчас я попытаюсь объяснить эти слова.
 
Я считаю, что слова «затеряться в сосредоточенном напряжении» полностью соответствуют Кантовской концепции «незаинтересованности». То есть, когда вы сосредотачиваетесь на спорте, занимаетесь спортом, как и в некоторых других видах деятельности, вы в состоянии полностью забыть об окружающем вас мире. Это – условие самозабвенного «погружения» в спорт, как для спортсмена, так и для болельщика. Во-вторых, мне кажется интересным понятие «интенсивности». Возможно, некоторые и вас знают, что это понятие находит отклик в философии Жиля Делеза. Делез в особенности подчеркивает идею Платона (и в этом я с ним согласен) о том, что интенсивность – это понятие, не поддающееся качественному описанию. Это – лишь квантификатор. Вы можете оценивать любую ситуацию по степени ее интенсивности. Он бы сказал, что все восприятие спорта и наблюдений за спортивными событиями делает все упомянутые мной виды восприятия более интенсивными с качественной точки зрения. То есть вы достигаете более удаленной точки существования, когда наблюдаете спортивные события. Но что мне кажется здесь наиболее интересным, так это именно «сосредоточение, фокусировка». Затеряться именно в сосредоточенной интенсивности. И в этом – единственное условие, которое, возможно, касается именно спорта как эстетического восприятия. Оно не является частью Кантовского определения эстетического опыта, поскольку вы сосредоточены на чем-то, что должно случиться, сосредоточены на чем-то, что может проявиться, но нет никакой гарантии того, что это обязательно произойдет. То есть, идя на хоккейный матч, вы не только не знаете, кто выиграет, победит ваша любимая команда, или нет (в этом – уже открытость, результат, который должен проявиться), вы вообще не знаете, будет ли на протяжении всей игры хоть один момент, которым вы могли бы насладиться. Если вы отправляетесь на концерт, зная, что будет исполняться Девятая симфония, вы можете соглашаться или не соглашаться с трактовкой или аранжировкой, которую предлагает дирижер данного оркестра, но вам будет известно, что вас ждет Девятая симфония, состоящая из определенных музыкальных фрагментов. То же самое касается и театральных постановок. Но в случае наблюдения за спортивными событиями все ощущается по-другому. Эта открытость, позволяющая ожидать чего-то, открытость, которую я действительно связываю с Хайдеггеровским описанием события истины, открытости, «нескрываемости» бытия. Происходит нечто, никогда не происходившее ранее, потому что новая игра, изящная игра, изящное движение единично, уникально. Оно никогда ранее не происходило, но вы, отправляясь на матч, всегда осознаете риск: ничего интересного может не произойти. Это означает, что в качестве конкретной модальности спорт как эстетический опыт характеризуется, в первую очередь, событийностью. Если вы идете на матч, где ничего не происходит, вы все равно не имеете права требовать деньги назад. Но когда это «что-то» происходит, это происходит именно в конкретный момент, и повторить это невозможно. В некотором смысле (понимаю, что могу стать мишенью для массы предрассудков), спортивные события не отличаются от лекций. Если вы слушаете лекцию «вживую», вы не сможете предсказать, хорошая это будет лекция или плохая. Можно прекрасно подготовиться, а потом что-то пойдет не так… Но если уж лекция хорошая, то вам повезло: вы были там, когда происходило самое интересное.
 
Теперь я предлагаю следующее. Давайте послушаем хотя бы пару вопросов. Я вижу, что многие из вас освободили время в пятницу не только для того, чтобы послушать лекцию. Если кто собирался уйти до конца лекции, то сейчас – самое время это сделать, будет не так обидно уходить, да и мне будет не так обидно. Ведь, как только кто-то выходит, я начинаю думать: «о боже, наверно, моя лекция такая нудная, надо работать над собой», и на качестве лекции это сказывается не лучшим образом. Так что предлагаю сделать… Нет, не перерыв. Мы продолжим, послушаем несколько вопросов. И я бы хотел, чтобы в вопросах вы подчеркнули либо что-то, что вам непонятно, либо что-то, что я, по-вашему, изложил неверно. Я бы выделил, скажем, минут пятнадцать на вопросы, а затем нас ждет вторая часть лекции, которая, я думаю, займет около 35 минут, и после которой будет вторая дискуссия. Как вам такое предложение?
 
Кстати, те, кто стоит сзади, могут подойти поближе и занять освободившиеся места. А теперь вопросы.
 
К. С.: Итак, пожалуйста. Во-первых, я хочу сказать, что подтверждаю приглашение писать записки и передавать их сюда. Во-вторых, я хотел сказать, что среди нас уже есть люди, прочитавшие книгу, причем полностью. Среди них, несомненно, переводчица книги, Мария Быстрицкая. Она не могла не прочитать книгу, поскольку, благодаря этому прекрасному переводу, мы имеем текст. Также – редакторы книги: Алексей Панич, Олеся Лысенко, Алексей Сигов. Я вижу, что вопрос к профессору Гумбрехту есть у профессора Евгения Быстрицкого. Итак, пожалуйста. Микрофон в аудитории у нас есть? Пожалуйста, я приглашаю вас на сцену.
 
Быстрицкий: Хотя я и профессор, мой вопрос будет очень простым. Прежде всего, я хотел бы вас поблагодарить за лекцию, за теорию философии  присутствия. Это – крайне важно, потому что это – внедрение, приложение изложенного подхода, и не только. Но мой вопрос – простой. Насколько я помню, и, как я говорил (я учил студентов, вы это знаете), мы использовали герменевтику Гадамера. А Гадамер использовал понятие игры в своей теории искусства. Так вот, какова роль правил игры в вашей теории? Событийность означает открытость – это ясно. Но у каждой игры – свои правила, то есть ограничения. Так каковы же отношения между открытием, событием истины, и правилами? Такой вопрос.
 
Понятно? Тут большинство – студенты… они понимают [английский]. Очень простой вопрос, потому что в Украине мы обычно обращаем внимание на, скажем так, последствия гегелианской философии и на герменевтику Гадамера. Я учу этому студентов, и теория Гадамера как раз связана с геоисторическим сознанием, с иным типом опыта. Возникает вопрос: если мы говорим об игре, являющейся событием истины, открывающей каждый раз что-то новое, какова роль правил в этой игре? Ведь и на лекции есть свои правила. С одной стороны – открытость, а с другой – замкнутость, то есть определенные правила.
 
Г.У.Г.: Я сделал два замечания по поводу рассаживания. Если бы кто-то сжалился надо мной и занял эти два стула… Они, будто, смотрят на меня с укором. Один взгляд на эти пустые места повергает меня в ужас… И, если вам нужно уйти, то не нужно раскланиваться. Знаете, как в Японии выходят из комнаты [показывает]? Они говорят, что, с культурной точки зрения, если так выходить, то вас не заметят. Но я-то все равно вас вижу, так что вам не обязательно кланяться.
 
Спасибо за вопросы. Позвольте дать вам два умозрительных ответа. Во-первых, я думаю, что косвенно уже ответил на вопрос, но этот вопрос важен. Я говорил, что один из способов описания спорта как эстетического опыта – трактовать спорт как колебания между эффектами смысла и эффектами присутствия. Поскольку правила в любом виде спорта (нет спорта без правил) служат именно для того, чтобы вносить смысл. Все происходящее (притом, что спорт – это хореография, ритуал) представляет собой ритуал, имеющий смысл. И можно сказать, принципом, генерирующим эти смыслы, как раз и являются правила игры… Вспомним, например, угловой удар, для выполнения которого необходимо выполнения некоторых условий. И вот вы защищаете линию ворот, потому что не хотите, чтобы противники выполняли угловой, и так далее. Это неудивительно, но об этом нужно упомянуть. Итак, в спорте не было бы эффектов смысла, если бы не правила. А второй ответ, который я хотел бы дать вам, я еще не использовал… То есть, я хочу сказать, что он менее очевиден, но более интересен. Помните, когда я упоминал Канта и говорил о «незаинтересованности», я интерпретировал эту незаинтересованность как разрыв между спортом с одной стороны и повседневной жизнью – с другой? Потом это всплыло в определении Пабло Моралеса, «затерявшегося в сосредоточенной интенсивности». И, по-моему, в этом – причина, по которой мне нужны правила. Нужно создать мир, совершенно отдельный от повседневного мира. А правила явно выполняют эту роль. То есть, правила делают этот мир более обусловленным. Например, шахматы не приносят никакой пользы, не имеют смысла в повседневной жизни. Нельзя в повседневной жизни точно так же, как в шахматах, передвигать фигуры, но в мире шахмат правила совершения ходов имеют смысл. И, вообще говоря, поскольку область, в которой эти правила действуют, всегда ограничена, лишь при этом условии вы можете достичь «незаинтересованности», которая становится условием эстетических отношений. Так что я бы сказал (и, возможно, вы со мной в этом согласитесь), что без правил как необходимого условия для такого разделения не бывает эстетических ощущений, они являются ключевым предусловием для эстетического восприятия. Не содержанием, но предварительным условием. Без правил нет различия, нет отдельной структуры. Думаю, для начала неплохо.
 
К.С.: Я напоминаю правила игры. Когда пишем записки, подписываем, кто задал вопрос – это нормально. И второе – хорошо, что начали писать на английском. Лучше писать на двух языках – это облегчит работу переводчикам. Итак, тут поступил вопрос на английском. Что вы думаете о гендерном неравенстве в спорте и связанных с ним фактах?
 
Г.У.Г.: Вместо того, чтобы давать обязательные, политкорректные ответы, скажу: это, конечно, весьма прискорбно, что в спорте присутствует гендерное различие, потому что… Вы же понимаете, что американский профессор, особенно профессор из Калифорнии, где бы он не столкнулся с гендерным неравенством, обязан его изобличать и порицать, и говорить, что хотел бы принадлежать к противоположному полу. Но я бы все-таки дал вам неполиткорректный ответ. Впрочем, я нахожу его интересным. Поговорим, например, о футболе. Совершенно ясно, что на данный момент лучшие футбольные команды (мужские футбольные команды) мира с любой вероятностью могли бы победить лучшие женские команды. Совершенно ясно, что лучшие бегуньи преодолевают дистанцию в 100 метров за 10.8 секунд, а лучшие бегуны – за 9.75 секунд. Верно также, что, например, женский футбол, подобно другим игровым, командным видам спорта, развивает эстетику, отличную от эстетики мужского футбола. Но, если принять во внимание, что эстетический опыт – это колебание между «арете» и «агоном», я спрашиваю себя: является ли знание о том, что лучшие мужские футбольные команды будут всегда сильнее лучших женских команд, негативным компонентом эстетического опыта. Понимаете, я знаю, что мне не следует так говорить. В прошлом году, когда в Германии проходил мировой футбольный чемпионат, и я много писал об этом. Сам посмотрел несколько игр, нашел чемпионат очень увлекательным. Но существует определенное неравенство, зависящее от физических условий, которое, на мой взгляд, сложно компенсировать. Как ни странно (это не ответ, а еще один вопрос; я считаю, что хорошие дискуссии порождают больше вопросов, чем ответов), чем больше я думаю о спорте, тем больше своих наблюдений не могу объяснить. Например (хоть это и не очень важно), я наблюдаю, что лучшие матчи по регби проходят только на Южном полушарии. Пять лучших команд по регби – команды из Южного полушария. Как вы это объясните? Наверно, никак. Но это интересный факт. Есть некоторые виды спорта, в которых, вероятно, по эстетическим причинам, женские соревнования стали популярнее мужских (хотя нам и известно, что лучшие спортсмены победят лучших спортсменок). Один из таких видов спорта – теннис. Награды победительниц Уимблдона, и похвалы, которых они удостаиваются в прессе, не уступают тому, что может снискать теннисист. И вообще-то у телеканала больше зрителей, когда он освещает именно жизнь теннисисток, а не теннисистов. В принципе, знание (которое вы не можете так просто подавить) о том, что, в большинстве случаев спортсмены лучше спортсменок, имеет негативный оттенок, но не во всех видах спорта. Вот такое описание я могу привести. Думаю это – очень важный вопрос. Но не думаю, что этот вопрос когда-нибудь будет разрешен «политкорректной корректировкой политики».
 
А другой вопрос касался формы в спорте, грима в спорте. Не знаю, смотрите ли вы американский футбол, бейсбол. Особенно у бейсболистов на лицах часто можно увидеть грим. Они говорят, грим нужен им, потому что если солнце отражается от кожи, создает блики, то нельзя сделать хороший бросок. Я также думаю, что с гримом связано нечто ритуальное. Но вопрос (весьма интересный) состоял в том, какова роль формы в спорте. Почему все игроки украинской сборной по футболу обычно носят желтые майки (которые мне, кстати, очень нравятся, потому что моя любимая команда «Боруссия» Дортмунд тоже одевается в желтые майки, а желтый – в любом случае, мой любимый цвет)… Но в чем же их назначение? Я считаю, что функция спортивной формы – де-индивидуализация. Это важно. Вы не должны быть индивидом. То есть, если бы я был успешным футболистом, я мог бы обладать индивидуальностью как игрок, индивидуальностью в движениях, в сильных и слабых сторонах. Но мою индивидуальность нужно было бы нейтрализовать, чтобы я мог стать чем-то вроде пешки на шахматной доске. Понимаете, мне кажется, что неотъемлемой чертой спорта является то, что в нем участвует тело, которое индивидуализируется. Не играет роли, кому это тело принадлежит. И в большинстве видов спорта, в частности, американских, да и в футболе, где у игроков на футболках имена, если вы прочтете на спине у игрока надпись «Месси», то она указывает не на человека из аргентинского города Росарио с определенной биографией, который принимал гормоны роста, чтобы вырасти хотя бы до метра семидесяти, и так далее. «Месси» – это де-индивидуализированное тело Месси. Вот для чего, на мой взгляд, служит спортивная форма. Форма предназначена для де-индивидуализации, чтобы так называемая фрейдистская личность не могла играть роли. В этом (я это подразумеваю) – еще одно необходимое условие незаинтересованности. Еще один вклад в разрушение привязки к повседневному миру. Так что если бы, к примеру, украинский президент попытался играть в хоккей, или боксировать с Кличко, ему бы пришлось пройти де-индивидуализацию как публичной фигуре.
 
К. С.: Принимая во внимание тот факт, что большинство вопросов пишут на английском, я предлагаю, в целях экономии времени, вопросы не переводить. Думаю, большинство понимает ответы. Так вот, я хотел бы зачитать вопрос. Вопрос поступил от профессора кафедры философии и истории Национального Университета физического воспитания и спорта Украины, Михаила Ибрагимова. Итак, первый вопрос: как вы оцениваете развитие философии спорта в мировой литературе, в частности, деятельность общества философов спорта США? Мы не сможем зачитать все вопросы, возможно, вернемся к этому после второй части. Иначе мы сегодня не разойдемся.
 
Г.У.Г.: Наверно, это – последний ответ. Я бы предложил после него перейти ко второй части. Для меня она более интересна, потому что она новая, я ее никогда не пытался излагать. Возможно, вам она также покажется интересной.
 
Общий ответ на этот вопрос состоит в том, что позиции спорта в различных западных культурах сильно различаются. Я так говорю не потому, что являюсь гражданином Соединенных Штатов. Но, на мой взгляд, до сих пор единственной страной, где спорт, опыт спорта, эстетика спорта стоят ближе всего к высокой культуре, бесспорно, являются Соединенные Штаты. Приведу один пример. Уильям Фолкнер, как большинству из вас известно, был с юга. Из Луизианы. Но однажды Уильяма Фолкнера пригласил житель Нью-Йорка, для того, чтоб тот написал о хоккее. Он нашел это занятие весьма увлекательным, и провел две недели в Бостоне, и написал серию прекрасных статей о хоккее для журнала «Нью-Йоркер». Почему ситуация такова? Я считаю, первоочередная причина – в том, что спорт в Соединенных Штатах до сегодняшнего дня напрямую связан с учебой в колледже. То есть, я горжусь, по-национальному горжусь тем, что даже сегодня страной, которая завоевывает на Олимпийских играх основную массу медалей, являются Соединенных Штаты (население США – не самое многочисленное), но в США, в силу конституционных причин, правительство не имеет права потратить хоть доллар на спортивные субвенции. То есть все, что вы видите в США – это либо профессиональный спорт, либо спорт в колледже. Вы не можете стать профессиональным футболистом, а до недавнего времени вы не могли стать профессиональным баскетболистом, если не играли за какой-нибудь колледж. В этом – историческая причина (не говорю, хорошо это или плохо), которая объясняет, почему в американских условиях спорт очень близок к высокой литературе, к высокой культуре. Существует огромная масса высококачественной литературы, например, о бейсболе. По причинам, которые я мог бы пояснить с эстетических позиций. Если вы ничего не знаете о бейсболе, скажу, что бейсбол – это игра, постоянно порождающая весьма хорошую литературу. То же самое касается бокса. Я так говорю не для того, чтобы показать, что у американцев все устроено правильно, а у итальянцев – неправильно. Я считаю, для этого есть причины культурного характера. И вообще-то, скоро я буду говорить об одной (случайно выбранной) из этих исторических причин.
 
Теперь у меня последнее предложение. Опять-таки, я понимаю, что сейчас вечер пятницы. Но могу я попросить вас о «социальном контракте»? Еще раз повторяю: если вам нужно уйти, я вас прекрасно понимаю. Я не буду обижаться, или сердиться. Но, в таком случае, прошу вас уйти сейчас, а если вы хотите остаться и послушать оставшуюся часть лекции, прошу вас остаться до конца, потому что в этом случае ее качество улучшится.
 
Вторая часть будет посвящена вопросу (предложенному Константином) спорта и масс-медиа. Я попытаюсь начать с исторической концепции, которая позволит понять весь подход. Вы согласны на «социальный контракт»? Хорошо, спасибо. Это должно быть сообщество, и, соответственно, консенсус.
 
Итак, говоря о спорте, по причинам, которые я игнорирую, многие подчеркивают непрерывность. Многие истории спорта начинаются со слов «со времен Древней Греции». Это очень странно, потому что, как мне кажется, история спорта как культурного феномена – это история со множеством разрывов. Были моменты, как, например, в 5-м веке до нашей эры, в Древней Греции, когда спорт развивался весьма интенсивно, происходило много спортивных событий в нашем понимании (то есть, не совсем в нашем понимании). И, между прочим, конечно же, все спортсмены, участвовавшие в панэллинских и олимпийских играх, были совершенно профессиональными атлетами, а не любителями. Так что спорт был, причем, весьма похожий на наше современное представление о нем. Но были в западной истории также моменты, как семнадцатое столетие, когда спорта почти не было. Так что это весьма интересно. Я думаю, что история современного спорта, сегодняшнего спорта как история преемственности не начинается до конца восемнадцатого – начала девятнадцатого века, и начинается она с двух совершенно разных компонентов. Она начинается с того, что спорт становится обязательной составляющей расписания занятий в английских колледжах, сначала – в Оксфорде и Кембридже, а затем – в школе Регби, а потом (очень рано) в американских колледжах: Гарварде, Йейле и Принстоне. И она начинается как возрождение профессионального спорта. И у истоков этой истории стоят два вида спорта, в особенности, один из них, если говорить об Англии. Это бокс. Известно, что люди платили за присутствие на боксерских поединках в конце восемнадцатого века суммы, эквивалентные тем, которые сегодня платятся за посещение поединка с участием Кличко. И мы знаем, что боксерские поединки в конце восемнадцатого века в Лондоне, где тогда проживало меньше миллиона жителей, собирали гораздо больше зрителей, чем сегодня. Были боксерские поединки, за которыми наблюдали толпы в тридцать, а то и тридцать пять тысяч болельщиков. Другим видом спорта были конные бега и гонки на фаэтонах, особенно в Париже. Итак, около 1800 года мы наблюдаем новое начало того, что станет любительским спортом. С одной стороны это ассоциация между университетским образованием и спортом, а с другой стороны – массовые профессиональные спортивные соревнования. Итак, идея о том, что сначала был только любительский спорт, который позднее был преобразован в профессиональный, совершенно неуместна.
 
Это развитие продолжается на протяжении всего девятнадцатого и, я бы сказал, значительной части первой половины двадцатого столетия, как две разные ветви, как дихотомия. С одной стороны – любительский спорт, который не всегда, но все чаще остается достоянием богатых. Например, известно, что основатель Олимпийских игр, барон де Кубертен, увлекался фехтованием и велосипедной ездой, а эти виды спорта в те времена никогда не привлекали много зрителей, и были чем-то социально-эксклюзивным. С другой стороны происходило развитие профессионального спорта, бокса, как продолжения [любительских поединков], и, как ни странно (этот вид спорта сегодня не привлекает много зрителей, разве что в Германии и Швейцарии), легкой атлетики. Около 1830 года ее называли пешеходным спортом, и было множество профессиональных спортсменов. Но затем, никто не знает почему, примерно в середине девятнадцатого века, акцент в профессиональном спорте сместился в сторону командных игр. В этом – еще один вопрос без ответа в истории спорта, Никто не знает, почему командные виды спорта приобрели такую широкую популярность, начиная приблизительно с 1860-1870 годов. Командные виды спорта изначально были достоянием пролетариата. Например, футбол, он же соккер, зародился на фабриках, а затем богачам понравилось наблюдать за ним, и они стали спонсировать игры. Это с одной стороны. А с другой стороны, был любительский спорт. И, на мой взгляд, интересно наблюдать, как такое раздвоение, такая дихотомия преобладает повсеместно, примерно до 1950-х годов. С одной стороны был любительский спорт (а любительский спорт обычно ассоциировался с этикой, олимпийской клятвой и так далее); это был спорт, который должен был либо финансироваться государством, либо богачами. А с другой стороны был популярный спорт, профессиональный спорт. В этом смысле интересно наблюдать за развитием мировых чемпионатов по футболу. Кто-нибудь знает, в каком году состоялся первый всемирный чемпионат? И в какой стране?
 
Из зала: Уругвай.
 
Г.У.Г.: А в каком году?
 
Из зала: В 1930-м.      
 
Г.У.Г.: Поздравляю. Могу угостить вас сигаретой после дискуссии. Так вот, причиной для проведения всемирного чемпионата по футболу стало то, что на Олимпийских Играх 1924 и 1928 годов соревнования по футболу привлекали слишком много болельщиков. Поскольку у большинства футболистов не было образования (я имею в виду, университетского), возникали подозрения на счет того, можно ли считать их профессионалами. Поэтому Уругваю (уругвайцы показали лучшие результаты по футболу на Олимпиадах 1924 и 1928 годов) предложили провести первый футбольный кубок. Но, на мой взгляд, интересно (с точки зрения дихотомии), что это было сделано для разделения профессионального спорта и Олимпийских игр. Понимаете? Я хочу сказать, что существует огромная напряженность  (это, конечно, интересно и для вашей страны): социализм попытался полностью внедрить олимпийскую ментальность. Государство это поощряло. Социалисты взяли виды спорта, традиционно считавшиеся достоянием богатых, и примкнули к олимпийскому движению. Но интересно, что социалисты всегда преуспевали (не знаю почему) преимущественно в профессиональных видах спорта. Как вам известно, Советский Союз перепробовал все средства для того, чтобы выиграть кубок мира по футболу. Но этого так и не произошло. Возможно, скажете вы, причина – в том, что самые талантливые футболисты, такие как Стрельцов, оказались в тюрьме, и так далее. Но интересно, что социализм, который явно приобщился к любительской стороне спорта, и к спорту за государственный счет, никогда не добился успеха в тех видах спорта, которые считались профессиональными. Я не знаю, как это объяснить, просто описываю то, что мне кажется интересным.
 
Ситуация полностью поменялась, когда обнаружилось, что занятия спортом укрепляют здоровье. Спорт стал одним из средств самолечения, и это произошло в 1950-х – 60-х годах.
 
Это позволило видам спорта, считавшимся сугубо любительскими, превратиться в профессиональный спорт. Вот вам пример: бег на лыжах за пределами Скандинавии никогда не пользовался особой популярностью. Но именно беговые лыжи очень часто рекомендуют врачи. А это означает, что вы можете продавать спортивную одежду, дорогие лыжи и использовать образы спортсменов в рекламных и коммерческих интересах. Итак, внезапно, начиная с середины 1950-х – 1960-х годов, виды спорта, бывшие до того сугубо любительскими, стали так же профессиональными. И поэтому основное разделение, доминировавшее в спорте на протяжении 19-го и начала 20-го века, экономическое и социальное разделение, внезапно перестало существовать. Состоялось слияние, сближение бывших профессиональных видов спорта и олимпийских видов спорта. Впервые в 1992 году международный олимпийский комитет официально отказался от условия, согласно которому профессионалы не имеют права участвовать в Олимпиадах. Это было своеобразным концом любительского спорта. Итак, сегодня нет четкого разделения между любительским спортом и олимпийским спортом. Сегодня есть разделение опосредованное: вы можете либо участвовать, либо не участвовать в спортивных событиях. Это означает, что вы можете либо быть профессиональным спортсменом (а как только вы становитесь профессиональным спортсменом, вы начинаете искать доход, который может быть выше или ниже), либо заниматься спортом для укрепления здоровья. А еще вы можете либо участвовать в спортивных событиях, либо наблюдать за ними. Но социального разделения больше нет, и об этой ситуации я и хотел поговорить. То есть, сегодня очень важно понимать, что (до недавнего времени это было не так) интеллектуалы не увлекались спортом, но ситуация явно меняется. Я с гордостью сообщаю, что от имени французских читателей этой книги ко мне подходили представители FIFA, которые обнаружили, что футбол стал объектом размышления для интеллектуалов. И FIFA консультировалась со мной за большие деньги, что было, несомненно, приятно. Они спрашивали у меня совета, как оставить футбол футболом, создав более постоянный интерес к нему среди интеллектуалов. Я воспринимаю это как признак того, что классического социологического разделения больше не существует, то есть существует опосредованное разделение. Это одно разделение. Вы серьезно занимаетесь спортом, и в любом виде спорта, при этом вы ищете финансовые возможности. Все основано на производительности: если вы – хороший специалист – получаете много денег, худший специалист получает меньше. Или вы занимаетесь спортом для укрепления здоровья, и это никак не связано с вашим экономическим положением. Или, если вы не занимаетесь спортом, вы наблюдаете за спортивными событиями. Но, если говорить идеалистическим языком, больше не существует культурного, экономического, или социального разделения.
 
Теперь еще один вопрос, весьма интересный. Присутствие на стадионе в качестве зрителя, или наблюдение за спортивным событием по телевидению – вот единственное различие, уже не социальное. Возможно, вы не можете купить билеты на трибуны – они слишком дорогие, но, по сравнению с другими развлечениями (не знаю, как у вас в стране, но в Соединенных Штатах), типичный представитель среднего класса может позволить себе пойти на матч в колледже, часто состязания между колледжами пользуются большей популярностью, чем профессиональный спорт. В Германии среднестатистический студент может позволить себе посещение пяти матчей Бундеслиги в год – это доступно, если вы, конечно, достанете билеты – это бывает сложно. Или вы смотрите матчи по телевизору. Я не хочу проводить различия типа «смотреть матч по телевизору – плохо, а на стадионе – хорошо» или «смотреть матч по телевизору – то, что надо, а смотреть на стадионе – уже не то». Но я считаю, что в этом, на сегодняшний день, базовое отличие, не являющееся социологическим или культурным. По сути, моя первая гипотеза состоит в том, что просмотр спортивных событий по телевидению, возможно, лучше удовлетворяет классическому определению эстетического опыта. Потому что, наблюдая за спортом по телевизору, благодаря комментариям (есть комментатор, который постоянно все вам растолковывает, приводит статистику, историю), вы гораздо более явственно ощущаете колебание между эффектами присутствия: когда видите, как бьет Кристиано Ронадльдо, сами хотите пробить по воротам, даже с дивана вскакиваете. Знаете американское название для болельщиков, которые смотрят спортивные события по телевизору? Диванная картошка (coach potato). Короче говоря, есть эффекты присутствия, но есть и масса эффектов смысла. В данной ситуации вы не ощущаете эффекта смысла. Но вопрос не в том, хорошо это или плохо, а в том, как опыт просмотра состязания на стадионе отличается от наблюдения за ним по телевизору. Примечание: я не отрицаю (примем это как данность), что по телевизору мы видим гораздо больше. Вот я и спрашиваю себя: почему мы тратим так много денег на то, чтобы попасть на стадион, в то время как по телевизору можно увидеть явно больше, и получить больше информации?
 
Теперь я хочу описать три модальности наблюдения за спортивными событиями. Книга ведь называется «Похвала спортивной красоте». Ни одна из них не является эксклюзивным телезрительским опытом или исключительно опытом болельщика на стадионе. Я бы сказал, что первая из них ближе к телевидению и СМИ, а последняя – ближе к стадиону. Позвольте мне дать имена трем видам опыта, которые мне хотелось бы раскрыть. Дайте мне на это пятнадцать минут, и я закончу. Сначала мы поговорим об ауре, в смысле Вальтера Беньямина, об ауре спортсмена. О том, что отличает ее, скажем, от ауры актера. О том, что является характерным для ауры спортсмена. Во-вторых, благодарность. Я хотел бы поговорить об аспекте благодарности, чтобы вас заинтриговать, скажу «о не транзитивной благодарности», благодарности без адресата. И, в-третьих, мне хотелось бы поговорить о болельщиках не стадионе как о коллективной сущности, которая становится мистической сущностью. В значительной мере это отвечает по смыслу раннему определению церкви, христианской церкви как мистической сущности Христа. Итак, еще раз: во-первых – аура спортсмена, во-вторых – не транзитивная благодарность и, в-третьих, – коллективное целое на стадионе как мистическая сущность. Опять-таки, ни одно из этих трех понятий не относится эксклюзивно к восприятию через СМИ или к восприятию на стадионе, но я считаю, что от первой к третьей модальности двигаются «от СМИ к стадиону».
 
Теперь у меня будет для вас небольшая задача. Я попытаюсь развить первую идею о специфике ауры спортсмена в одном аргументе [а вы должны ее усвоить]. Не нужно делать записей. Три аспекта… Я думаю, сначала вы можете сказать, что великих спортсменов считают харизматическими личностями. Харизматическими в смысле «привлекающими внимание», завораживающими, без всяких заслуг в практическом плане. Большинство из вас согласится с тем, что великие спортсмены в странах по всему миру харизматичны. Например, из недавних примеров, я бы назвал Лэнса Армстронга, мне нравятся плохие парни; у меня по-прежнему есть его ленточка, потому что он мне нравился; я вспоминал Криштиано Ронадльдо, вспоминал Мессии – они харизматичны. Так вот, как вы знаете, (назову это в качестве первого критерия) Макс Вебер, описывая харизму, говорил: харизма – одна из модальностей политической власти. Я бы сказал, что спортсмен – это харизматическая личность без всякой политической власти. Опять-таки, случай Кличко интересен, но очень сложно трансформировать харизму спортсмена в политическую власть. Я думаю, преуспеть в этом нельзя, и это плохая идея. То есть, многие пробовали так поступать, но мы еще не видели, чтобы кто-то добился успеха. Во-вторых, у спортсменов явно есть что-то общее со святыми, в христианском и теологическом смысле. Если вы представите себе святого, то у святого обычно две функции, между которыми идет напряженная борьба. Святых считают воплощением определенных добродетелей. То есть, каждый конкретный святой воплощает некую добродетель. Но святых также считают людьми, творящими чудеса. То есть, в присутствии святого возможными становятся некоторые вещи, которые обычно возможными не являются. И я считаю, что именно с этим мы ассоциируем образы святых. И образы спортсменов. То есть, мы ожидаем от них (и я думаю, что эти ожидания неуместны) воплощения добродетелей, хотим, чтобы они были ролевыми моделями. И мы иногда думаем: если этот игрок играет, то может случиться невозможное. Так что великие спортсмены подобны святым, но это святые без рая. С ними не ассоциируется трансцендентность, они, скажем так, имманентные святые. И, конечно же, если вы объедините два качества – харизму и святость – то придете к концепции, которая является относительно недавней, с исторической точки зрения. К понятию «звезды». А когда мы говорим о звезде, мы думаем о ком-то, обладающем качествами харизматичности и святости – вот что мы ассоциируем со звездой. Но есть нечто характерное для звезды спорта. В то время как звезды других типов (например, кинозвезды) обладают возможностью гореть непрерывно: вспомните, например Ричарда Бергмана, Лиз Тейлор (недавно был фильм); или вспомните Марлона Брандо, моего любимого актера двадцатого столетия. Они могли трансформироваться, хотя это и не всегда удается. Для спортсмена существует абсолютное завершение. Есть разные возрасты, разные виды спорта, но не бывает тридцатипятилетних легкоатлетов мирового уровня, или тридцатисемилетних футболистов, то есть всегда есть ограниченное время, в течение которого спортсмен является звездой. На этом пока остановимся.
 
Тот факт, что спортсмены – это звезды… Они не испытывают трудностей, но объективная невозможность продолжения спортивной карьеры… То есть, «звездная» природа их личностей, определяющая их жизнь, имеет определенное следствие. И это следствие приводит меня ко второй части. Первая часть [аргументов], обуславливающая увлечение спортсменами, состоит в том, что спортсмены – харизматические личности без политической власти, святые без небес, и звезды, неспособные непрерывно гореть. Достаточно интересная конфигурация… Так вот, в какой-то момент я спросил себя: какое отношение я ощущаю к спортсменам. Я понимаю, что это второй из вышеуказанных пунктов – благодарность. Когда вы читаете все эти истории (даже о Лэнсе Армстронге, которого сейчас наказывают, и чья жизнь окончена, а публичная сфера по всему миру, казалось бы, с удовольствием карает его)… Но подумайте обо всех этих спортсменах… Например, для тех, кто интересуется «Формулой 1», давайте вспомним… (Как на счет преемника Хермана? Он любит «Формулу»? Приятно было узнать, что даже культурного атташе интересует «Формула 1»)… Я думаю о Микаэле Шумахере, который пытался вернуться в Формулу 1, но у него не получилось – очень грустная история. То есть, зачем это делать? Вы ощущаете (и это – чувство, знакомое мне, и, думаю, каждому спортивному болельщику), чувство благодарности к спортсменам. Чувство благодарности. Потому что, когда я думаю о великих спортсменах моего времени, понимаю, что они были для меня лучшими примерам для подражания. В моей жизни нет почти ничего (не совсем, но почти), что бы мне нравилось так же сильно. Но дело в том, что, по причине ограниченного времени, практически невозможно их поблагодарить. Так что, на обложке этой книги вы видите не только мою фотографию (хотя я ею и горжусь), но и… кто-нибудь знает, кто это? Что это за немецкий футболист изображен на обложке?                      
 
Из зала: Герд Мюллер
 
Г.У.Г: Герд Мюллер, который до прошлой недели (когда его рекорд побил Месси) был рекордсменом по количеству голов, забитых в одном сезоне. И гол, который вы видите здесь – это гол в матче, выигранном со счетом 2:1, после которого Германия стала чемпионом мира в 1978 году, абсолютно незаслуженно, но это другая история. Герд Мюллер был одним из спортсменов, которым было особенно сложно продолжать жизнь после окончания карьеры. Он был очень интеллигентным, возможно, поэтому и «полез в бутылку». В какой-то момент сообщили, что ему негде жить, что он ночует на Мюнхенском вокзале, и стал алкоголиком. Сегодня клуб «Байер-Мюнхен» как-то помог ему интегрироваться. В те времена я жил в Мюнхене, был его ярым фанатом, чувствовал сильнейшую жалость. Я предпринял совершенно беспомощный, я бы даже сказал, идиотский жест: пошел на вокзал, разбудил Герда Мюллера, который лежал возле фонтана на станции, совершенно пьяный. Я понял, что даже не будь он пьяным, не было способа отблагодарить его за то, что он сделал. Потому что Герд Мюллер, с которым я мог поговорить, индивид по имени Герд Мюллер (это как-то был связано с этой нейтрализующей функцией) – это не спортсмен Герд Мюллер, который мог быть интересной личностью, проспиртованной личностью, кем угодно. Личность Герда Мюллера, биографию которого можно писать – это не тот, кому адресована моя благодарность. Поэтому я скажу (это будет мой второй аргумент), что со стороны зрителя ([переводчику] простите, я почти закончил, просто слишком увлекаюсь), возникает благодарность, которая не является транзитивной. Это – не благодарность, адресованная Герду Мюллеру как личности. В моем случае (думаю, равно как и в случае большинства болельщиков начала двадцать первого века) это не благодарность, адресованная Богу. Конечно, некоторые верят в Бога, и это нормально. Благодарят Бога за то, что команде удалось забить гол. В Бразилии многие так делают. Но я чувствую благодарность, у которой нет адресата. И это объединяет меня (особенно на стадионе) с другими зрителями. Не потому, что мы об этом разговариваем, но это разделенная не транзитивная благодарность, делающая меня частью созерцания на стадионе.
Только что я обсуждал с Константином пример (вам не обязательно это переводить): не транзитивность, о которой я говорю, никак не связана с тем, что Герд Мюллер стал алкоголиком, а сегодня, кстати, он уже не алкоголик, и я этому очень рад. Недавно мое выступление почтил своим присутствием Рогер Федерер. Я выступал в Швейцарии, в Швейцарском спортивном университете, и он там был. И, конечно же, когда он сделал комплимент моей лекции, я поблагодарил его за прекрасную игру в теннис. Но ощущение было то же самое: хоть он и не алкоголик, нет смысла благодарить Рогера Федерера, с которым можно поговорить, за теннисное мастерство, потому что спортсмен, с которым мне хотелось бы поговорить (надеюсь, вы поймете мою фенологическую позицию), это другой человек.
 
Я бы сказал, что это начало моей роли в том, что я называю «зрители как мистическая сущность». В некотором смысле, когда я прихожу на стадион (и, я думаю, когда вы приходите на стадион) я как раз и не хочу быть индивидом. Хочу быть частью коллективной сущности. Я использую эту теологическую концепцию из ранних определений христианства как «мистического тела Христа». Думаю, что уже в смысле не транзитивной благодарности, которую мы разделяем нам не обязательно восхищаться одним и тем же спортсменом. Ведь с другими людьми меня объединяет не транзитивная благодарность, адресованная всем спортсменам. Сейчас нет нужды углубляться в этот вопрос. 
 
Позвольте же мне привести завершающий тезис о стадионе и мистической сущности. Не знаю, разделяет ли кто-то из вас мою страсть, но меня (и многих моих знакомых тоже) завораживают пустые стадионы. Если я в городе, я просто обязан посмотреть на пустой стадион, и иногда я подкупаю уборщиков, чтобы они пустили меня на стадион. Возможно, некоторые из вас знают, что один из самых известных футбольных стадионов – это стадион в Бомбонера, в районе Ла Бока в Буэнос-Айресе. Я подкупил дворника, чтобы побыть там одному. Сорок минут на стадионе Бомбонера – это был великий мистический момент. Так почему же пустые стадионы так завораживают? Потому что наблюдается тенденция к сооружению стадионов в центре города, где недвижимость очень дорогая, где, чтобы окупить стоимость земли, обычно строят высотные здания. А тут вдруг – стадион. Это – не высотка. Стадион используется не чаще, чем раз в две недели по два часа. То есть содержание стадиона – совершенно невыгодно с экономической точки зрения. Я бы сказал, что пустой стадион – это самый яркий пример экономической нецелесообразности во всей культуре начала двадцать первого века.
 
Итак, у нас есть завораживающее зрелище пустого стадиона, мне интересно, разделяют ли некоторые из вас это благоговение, но, возможно, мы поговорим об этом позже. И этот контраст между пустым стадионом… (стадион «Динамо» пустует по две недели, даже летом, там проводятся тренировки, но вам запрещен вход на стадион). В американском футболе на стадионе все самое интересное происходит в течение двух (пускай даже четырех) часов в неделю, когда стадион «бурлит». Очень короткий период времени. Интересно задуматься о том, что для посещения стадиона есть установленное время. Стадион обычно открывается за час до игры, и после игры вам запрещено там оставаться, если захочется. То есть, на некоторых современных стадионах есть рестораны, но это – не часть стадиона. В Америке вы не можете оставаться на стадионе дольше сорока минут или часа. Это – очень ограниченное время, так что наблюдается резкий контраст между абсолютной пустотой и «кипящими событиями». Я не знаю, осознаете ли вы, что то же самое резкое различие подчеркивается любым спортивным событием. Например, есть некая степень «кипения» на футбольном стадионе, когда игроки выходят на поле и разогреваются. Им обязательно разминаться на поле? Нет. Они могли бы проводить разминку на поле за пределами стадиона. Но они проводят ее на стадионе, а затем возвращаются в раздевалку, и наступает пустота. То есть, на стадионе полно зрителей, но на поле – пусто. А после этого команды, как говорится, «выходят на поле». А потом оркестр играет, а вы повторяете пару национальных гимнов. То есть ничего особенного не происходит. А потом начинается оживленная активность. Правда, футбол – не очень характерный пример, потому что там все относительно быстро течет и меняется. А потом – перерыв между таймами. Пятнадцать минут, в течение которых ничего не происходит. То есть, если вы смотрите футбол по телевизору, то в это время показывают рекламу, но если вы – на стадионе, то в перерыве не происходит ничего. И мне кажется, это очень важно. Если вы смотрите американские виды спорта – бейсбол, хоккей, баскетбол, и, особенно, американский футбол, где тайм длится 16 минут, а игра обычно продолжается дольше 4 часов, то получаете 3 часа пустоты и 60 минут бурной активности. Так вот, я думаю, что именно это различие мне хочется связать с вопросом (принадлежащим не Хайдеггеру, но Хайдеггера считают источником всех философских вопросов, и это вопрос, который можно найти уже в его трудах. Вопрос следующий: как мы можем объяснить существование «чего-то» как противоположности «пустоте». Нет, я не буду говорить, что спорт – аллегория этого вопроса  (меня неверно поймут), или что в спорте вы узнаете об этом вопросе, или что, смотря американский футбол, бокс или футбол, вы становитесь лучшим философом. В действительности я хочу сказать, что, в этом смысле, я вижу некое преимущество наблюдения за спортивными событиями на стадионе (это – конец моих объяснений, я объясняю, почему мне нравится приходить на стадион, почему я предпочитаю наблюдение за соревнованиями на стадионе телевидению). Посещая стадион, вы становитесь частью этого вопроса. Становитесь частью ситуации. И, когда вы становитесь частью ситуации, как так получается, что существует «что-то» как противоположность пустоте (и это может быть описано как определенная степень экзистенциальной реализации)? Итак, я бы сказал, присутствие на стадионе, в лучшем случае, является одной из модальностей, временных, условных (вы могли бы находиться вне стадиона) неостановимой экзистенциальной реализации. Это все, что я хотел сказать.
 
К. С.: На часть вопросов, сформулированных в первой части лекции, уже были даны ответы в ее второй части. Но вопросов слишком много. Я обещаю, что буду передавать их смысл. Мы не сможем ответить на все вопросы, но, возможно, на несколько вопросов профессор Гумбрехт пожелает ответить.      
 
Г.У.Г.: Вот, у нас уже есть вопрос. Многие уже хотят уйти. Но я бы хотел дать хорошие ответы на вопросы. Итак, вопрос. Какова роль спорта в университетском образовании? Имеет ли место в некоторых случаях определенная дискриминация? Я думаю, это зависит, в первую очередь, от места, которое отводится спорту в культуре. По-моему, в общем можно сказать, что престиж спорта, активных занятий спортом в нынешней глобальной культуре (а глобальная культура, я думаю, не является синонимом человеческой культуры, то есть Северная Корея не является частью глобальной культуры, в отличие от большинства стран мира), отношение к спортсменам, несомненно, улучшилось. Помню, когда я был студентом, успешному спортсмену было очень сложно (за исключением некоторых дисциплин) убедить окружающих в том, что он – интеллигентный человек. Но, сегодня, в основном, эта ситуация полностью поменялась. Думаю, мы относительно близки, находимся не в абсолютной, но в сравнительной близости от эпохи, в которой идеальная жизненная позиция – не является сугубо сюрреалистической, сугубо интеллигентской или сугубо декартовой. Хочу поделиться своей гордостью. Требования к абитуриентам, поступающим в мой университет, Стенфорд, очень высоки. Стенфорд – относительно небольшой университет, с точки зрения числа студентов, их всего одиннадцать тысяч или около того. Я с гордостью сообщаю, что если бы Стенфорд был страной, то в олимпийском рейтинге (по результатам последней и предпоследней Олимпиад), он стоял бы рядом с Украиной. Украина, кажется, завоевала 35 медалей. Я прав? На олимпийских играх в Лондоне было 35-37 медалей. А Стенфорд завоевал 34. А в Пекине Стенфорд завоевал чуть больше наград. Я не хочу никого обидеть, Украина – одна из самых спортивных стран мира. Но процент университетов, стремящихся попасть в число лучших, и при этом воспитывать спортсменов мирового класса, сравнительно низкий. Продвинемся еще на один шаг. Это не считается традицией среди Университетов «Плющевой Лиги», то есть Гарварда, Йейля и Принстона, на Восточном Побережье. Там проводятся спортивные тренировки, правда не на таком высоком уровне. Но они тоже пытаются готовить спортсменов мирового уровня. Не так, как Стенфорд, но мне кажется, что в этом – новая концепция жизненной реализации. И это сейчас, когда наша повседневная жизнь, наша профессиональная жизнь как никогда далека от телесности. Я вчера говорил об этом. Даже притом, что большинство из нас проводят рабочие часы между сознанием и компьютерными приложениями, даже притом, что мы сидим за компьютером и почти не нуждаемся в теле. Но именно в этих условиях, на уровне идеализации, возвращается образ идеальной жизни, где физическая и интеллектуальная компоненты интегрированы. Таким образом, согласно моим прогнозам, растет одобрение, а не отторжение образа человека, одновременно интеллигентного и способного демонстрировать спортивные результаты.
 
К. С.: Я безмерно благодарен. Уверен, что, в частности, эта лекция будет мощным импульсом для развития спорта и в стенах Киево-Могилянской Академии, и в стенах всех университетов, подчеркиваю, настоящих университетов Украины, и что это развитие будет дополняться интеллектуальным развитием в наших университетах, чтобы понятие, концепт университета, отвечал идее университета. Я думаю, что присутствие, являющееся горизонтом всех рассуждений философии спорта, философии коллективности, философии тела и других ключевых понятий философии Гумбрехта очень тесно связано не только с понятием «перформанса», но и с понятием праздника. И для нас настоящим праздником стала встреча с Гансом Гумбрехтом, здесь и сейчас, реальная, а не виртуальная (не по скайпу, не по видео, не по телевидению, а здесь и сейчас). Надеюсь, что большой интерес аудитории (который очевиден) и большое количество вопросов, станут импульсом для того, чтобы этот праздник продолжался, чтобы мы встретились снова. Мы, с вашего позволения, будем переводить другие книги профессора Гумбрехта. И я надеюсь, что мы встретимся снова. Знаю, что время наше ограничено, прошу прощения за то, что мы не сможем зачитать все вопросы, отложим их до следующего раза. Большое спасибо всем за то, что присутствовали на этом празднике. Могу еще добавить, что это также завершение издательского года. В этом году издательству «Дух и литера» исполнилось двадцать лет и для нас это – маленький юбилей, но мы не будем ждать новых юбилейных дат для того, чтобы пригласить профессора Гумбрехта. Спасибо.
 
Г.У.Г.: Я тоже хочу вас поблагодарить и сказать кое-что жутко неприличное. Пожалуйста, пригласите меня в Киев снова.
 
К. С.: Обязательно пригласим. Спасибо.
 
Перевод с английского Сергея Каденко