Телефоны для связи:
(044) 256-56-56
(068) 356-56-56
» » Три года из истории Киева (1917-1920)

Три года из истории Киева (1917-1920)

20 октябрь 2018, Суббота
497
0
Три года из истории Киева (1917-1920)Мы публикуем полный текст выступления историка, киевоведа, автора книги "Два дня из жизни Киева" (издательство "Варто") Стефана Машкевича, которая состоялась 22 ноября 2012 г. в Киевском доме ученых в рамках проекта "Публичные лекции Полит.ua"

Вера Холмогорова: добрый вечер, уважаемые коллеги. Рады вас снова приветствовать на публичных лекциях цикла «Публичные лекции Політ.ua». Меня зовут Вера Холмогорова, я редактор Політ.ua. И я рада представить нашего сегодняшнего лектора, нашего гостя из-за границы, из Соединенных Штатов, Стефана Машкевича, доктора физико-математических наук и при этом историка, автора книги «Два дня из жизни Киева», вышедшей в издательстве «Варто», которое выступает замечательным партнером наших киевских лекций. И тема его сегодняшней лекции: «Три года из истории Киева». 1917-1920-й - это и времена «Белой гвардии» и времена, о которых писала Тэффи, но и, в общем, те самые революционные времена, о которых мы не так давно вспоминали в связи с праздником 7 ноября на лекции Станислава Цалика. Стефан, Вам слово, спасибо.
 
(аплодисменты)
 
И напоминаю наш традиционный регламент: вначале выступление лектора, а потом - вопросы.


Стефан Машкевич: Добрый вечер. Большое спасибо за приглашение. Я очень рад иметь эту возможность поделиться с аудиторией темой, которая меня интересует, и, в свою очередь, надеюсь на какую угодно реакцию, кроме безразличия. Итак, «Три года из истории Киева».
 
Известно, что китайцы, когда хотят пожелать своим врагам чего-нибудь нехорошего, говорят им: «Чтоб ты жил в интересное время». По моему субъективному, но аргументированному мнению, эти три года — а если точно, 39 месяцев, с марта 1917-го по июнь 1920-го — стали самым интересным временем за всю историю Киева. За эти 39 месяцев власть в Киеве сменилась 14 раз, что для больших городов, как мне представляется, является мировым рекордом по смене власти. Четырнадцатью три — 42, поэтому на каждую из 14-ти властей у нас будет по три минуты; это будет сложновато, но мы справимся. Если останется ощущение, что я чего-то недосказал, пожалуйста, задавайте вопросы, на которые я постараюсь ответить.
 
Последнее вводное замечание. Тема лекции, «Три года из истории Киева», честно говоря, не отличается скромностью, потому что является парафразом на самого себя, точнее говоря, на название моей собственной книги «Два дня из истории Киева», в которой детально разобран один из эпизодов, пришедшихся на эти три года. К этому эпизоду мы вернемся минут через двадцать пять, а пока начинаем с конца февраля 1917 года, когда хлебные бунты в Петрограде достаточно быстро вылились в революцию и привели к крушению казавшейся незыблемой династии Романовых. В Киеве было гораздо спокойнее, никаких революционных событий в тот момент не происходило, и некоторые из киевских обывателей узнали о том, что, собственно, произошло, из полулегендарной нынче телеграммы Бубликова, которую прославил Михаил Булгаков в своем очерке «Киев-город». Правда, он ошибся в дате, когда эта телеграмма была получена. Александр Бубликов был комиссаром Временного правительства, назначенным в Министерство путей сообщения, и разослал эту телеграмму по железнодорожной сети. Телеграмма начиналась следующими словами: «Железнодорожники, старая власть, создавшая разруху во всех областях государственного правления, пала. Государственная Дума взяла на себя создание новой власти». Эта новая власть, естественно, относилась и к Киеву, как к одному из крупнейших городов до того Российской империи, а с того момента Российской республики. Но буквально через несколько дней после этой самой телеграммы, практически через дорогу от места, где мы с вами сейчас находимся, в том доме, где сейчас вход на станцию метро «Золотые ворота», в подвале, была создана Украинская Центральная Рада.
 
Центральная Рада поначалу задумывалась как общественная организация, а отнюдь не как парламент независимого государства, но по ходу событий все именно так и получилось. С этого момента Киев начинает медленно, небольшими шажками, но в одном направлении уходить из-под влияния ПетрогРада. Временное правительство в Петрограде не очень понимало, что делать с украинским вопросом, относилось к нему, пожалуй, в основном иронически; хотя происходили какие-то переговоры между Временным правительством и Центральной Радой, но дело шло, скажем так, на самотек. Центральная Рада в течение лета и осени 1917 года издает сначала I, потом II Универсал, которыми в возрастающей мере провозглашает автономию Украины: мы, дескать, будем устанавливать свои законы.
 
А в Петрограде, тем временем, события шли своим чередом, что закончилось, как прекрасно известно, 25 октября по старому стилю (7 ноября по-новому) 1917 года, когда власть узурпировали большевики. В Киеве в тот момент, опять-таки, ничего значительного не произошло. Если почитать киевские газеты тех дней, то в них найдете полуленивое обсуждение того, что же это означает, что в Петрограде власть взяли большевики, какие могут быть последствия — но, скажем так, ничего радикального. Однако киевские большевики были другого мнения. Буквально через неделю после революции в Петрограде киевские большевики вознамерились захватить власть и здесь. Вылилось это в так называемый «треугольный бой». Треугольным он назывался, потому что там участвовали три стороны: собственно большевики, штабом которых был Мариинский дворец, войска Центральной Рады и войска киевского военного округа, которые как бы защищали Временное правительство. Большевиков, в конечном счете, перебороли, их лидеры вышли из состава Центральной Рады и уехали в Харьков, где вскорости основали свою, большевистскую украинскую республику. Защищать Временное правительство было как-то уже не с руки, поскольку правительства не существовало, и поэтому власть вполне естественным образом перешла в руки Центральной Рады, так сказать, методом исключения.
 
Второй киевский переворот (первым была февральская революция) естественнее всего датировать 7-м ноября по старому стилю (20-м по новому) 1917 года, когда Центральная Рада издала III Универсал, которым провозгласила создание Украинской Народной Республики, тогда еще как автономии в составе единой России. Один из киевских большевиков, который не уехал в Харьков, а остался в Киеве, Леонид Пятаков, пытался проводить в Киеве какую-то большевистскую деятельность; в декабре 1917 года он был при загадочных обстоятельствах похищен из своего дома на Кузнечной улице и впоследствии убит. Его обезображенный труп через пару недель был обнаружен где-то на окраинах Киева. Большевики, естественно, обвиняли в убийстве Центральную Раду. Центральная Рада отвечала, что «мы здесь вроде бы ни при чем». Что на самом деле произошло, осталось, по сути дела, не выясненным, а история эта аукнулась через 20 лет, в 1937 году. В 1919 году большевики назвали именем Леонида Пятакова бывшую Мариинско-Благовещенскую улицу. Так бы все и продолжалось, но в 1937 году брат Леонида Георгий (Юрий) Пятаков, который тогда уехал в Харьков и поэтому выжил, был в свою очередь расстрелян товарищем Сталиным. Поэтому называть киевскую улицу улицей Пятакова стало небезопасно, и ее мгновенно переименовали. Теперь мы знаем эту улицу как улицу Саксаганского.
 
Тем временем, на политической арене Украины появилась внешняя сила в виде немцев, которые продолжали воевать с Российской империей, но, как известно, в начале 1918 года начали мирные переговоры с большевиками в Брест-Литовске; параллельно этим переговорам начались отдельные переговоры Германии и Австро-Венгрии с украинской Центральной Радой. Для переговоров между Германией и Украиной была взаимовыгодная мотивация, потому что Украине нужна была защита от большевиков, а немцам и австрийцам нужен был хлеб, которого на Украине было предостаточно. Поэтому переговоры продвигались достаточно успешно, стороны двигались к взаимопониманию, но в какой-то момент немецкой стороной было объявлено: «Если вы хотите подписывать мирный договор, вы должны быть независимым государством. Какая-то часть, автономия России, не является субъектом международного права, и мы подписать договор с таким образованием не можем». Через несколько дней после этого Центральной радой был издан IV Универсал, в котором объявлена полная независимость Украины. Нельзя представлять дело так, что независимая Украина возникла только из-за вышеупомянутого момента с Германией. Естественно, движение здесь в эту сторону уже было, разговоры с Германией являлись скорее поводом, чем первопричиной, тем не менее свою роль в этом они сыграли. Еще через пару недель после этого был подписан Брестский мирный договор между странами Четверного союза и Украиной, причем сделано это было во многом благодаря тому, что средства связи тогда были далеко не такие, как сейчас. Дело в том, что в момент, когда на Брестском мирном договоре просыхали чернила, Центральная Рада уже спасалась из Киева бегством под напором большевиков. Если бы в Бресте об этом вовремя узнали, то договор подписан, скорее всего, не был бы.
 
Большевики же под командованием Муравьева и Берзина 25 января 1918 года по старому стилю взяли Киев, и таким образом произошел третий киевский переворот. О том, как это происходило, я скажу словами самого Муравьева. Эта достаточно популярная цитата, хотя и немножко, но часто искажается, а в оригинале она звучала, с минимальными сокращениями, так: «Нам пришлось прежде всего обрушиться на Киевскую Раду. В одни сутки мы восстановили разрушенный Радой сорокасаженный мост и ворвались в Киев, где дрались 5 дней. Я приказал артиллерии бить по самым большим дворцам, по 10-этажному дому Грушевского. Дом сгорел дотла. Я зажег город, бил по дворцам, по церквам, по попам, по монахам, никому не давая пощады. 25 января оборонческая дума просила перемирия. В ответ я велел бить химическими удушливыми газами. Сотни генералов, может, и тысячи были убиты беспощадно. Так мы мстим. Мы были бы в состоянии удержать взрыв мести, но не надо было этого, так как наш лозунг — быть беспощадным».
 
Большевики действительно были беспощадными; комментарии здесь, пожалуй, излишни. Оценки количества расстрелянных в Киеве за три недели пребывания там большевиков расходятся, но, по всей видимости, порядок величины — несколько тысяч, что, конечно, мягко говоря, немало. Расстреливали тех, кто в ответ на требования предъявить документы имел несчастье предъявить красную карточку, которая служила удостоверением личности при Центральной Раде. За предъявление такой карточки следовал немедленный расстрел. Тем не менее, большевики долго в городе не продержались. Немцы, верные своим обязательствам по Брестскому мирному договору, начали наступление на Украину с запада, и большевики буквально покатились на восток.
1 марта 1918 года в город вошла немецкая армия. Насколько известно, немцы пропустили вперед украинскую армию, чтобы это выглядело более благопристойно; но кто на самом деле хозяева положения в городе, больших сомнений не было. Немцы начали устанавливать свой порядок. Начали они, по интересному воспоминанию, с того, что выдраили до блеска загаженный при большевиках вокзал. Наняли местных жителей, которым было почти нечего делать, и заставили их вымыть вокзал. Но вокзал вокзалом, а немцы с самого начала стали устанавливать законы, распоряжения, которые по современным меркам назвали бы грубым вмешательством во внутренние дела независимого государства (Украина ведь уже была независимой). Немцев, как мы помним, интересовал хлеб, поэтому процесс сбора урожая, а весной, соответственно, процесс засева урожая был им весьма интересен, весьма актуален, и они попытались взять это дело в свои руки. Украинцам это не нравилось, но сила была за немцами, поэтому сделать практически никто ничего не мог.
 
Не нравилось это, кстати, не только украинцам. Василий Шульгин, редактор газеты «Киевлянин» и, пожалуй, самая знаковая фигура в антиукраинском движении Киева, после входа немецкой армии в Киев предпринял демарш. Он был арестован месяцем ранее, при большевиках, и, казалось бы, должен был приветствовать освобождение Киева от большевиков. Но он совершил демонстративную акцию — выпустил последний номер газеты «Киевлянин», в передовой статье которого объяснил: дескать, мы вам, немцам, враги, и мы не можем встать под ваше покровительство и продолжать с вами сотрудничать — мы верны союзническим обязательствам перед Антантой. Немцы разрешили печать этого последнего номера «Киевлянина», цензура его пропустила, и, таким образом, Шульгин «хлопнул дверью». Забегая вперед, этот номер не оказался последним — но мы об этом скажем позже.
 
Кончилась четвертая киевская власть в конце апреля 1918 года, когда немцы, воспользовавшись формальным поводом, арестом банкира Доброго, разогнали Центральную Раду. В зал заседаний Рады в Педагогическом музее, совсем недалеко отсюда, на Владимирской улице, зашел немецкий лейтенант и на русском языке скомандовал: «Всем встать, руки вверх». Все члены парламента независимого государства подчинились, исключая выразившего слабый протест Михаила Грушевского, который остался сидеть на своем месте. Тем не менее, все были выведены из зала и разошлись по домам. На следующий день Центральная Рада еще раз собралась на свое последнее заседание, на котором буквально бегом была принята конституция Украинской Народной Республики, и согласно легенде, избран Президентом УНР Михаил Грушевский. Это легенда, появившаяся позже — на самом деле этого не было.
 
В тот же день, того же 29-го апреля 1918 года, в цирке Крутикова на Николаевской улице произошел государственный переворот, пятая смена киевской власти, в результате которого к власти был приведен гетман Скоропадский. Сам факт достаточно хорошо известен. Естественно, этот переворот был заранее подготовлен — иначе и быть не могло. Но, пожалуй, менее известен один аспект того, каким же образом переворот готовился. Опять-таки прибегну к цитате. Некий господин Левицкий, член партии кадетов, писал несколько позже в мемуарах: «Самый спектакль [имеется в виду съезд хлеборобов и избрание гетмана] был поставлен довольно умело. Был созван съезд хлеборобов. Съезд не был посвящен в планы. Выборы же гетмана произошли так: к одному из русских офицеров вечером приехал бывший член Государственной Думы Гижицкий, вынул из кармана 5000 рублей, и заявил: «Наберите 30 человек для дела. Пока пусть только ежедневно являются в назначенное Вами место. Платите по 15 рублей в день и выдайте 100 рублей единовременно». Желающих нашлось сколько угодно. Через несколько дней им объявили, что их приведут в цирк, где они по данному знаку должны кричать: «Гетмана нам треба, гетмана!» Если кто будет возражать, спустите с лестницы, не считаясь ни с чином, ни со званием. Все и было исполнено в точности. «Кричали честно», как сами потом, смеясь, рассказывали эти замечательные русские люди». Так что, если кто думает, что оплаченные митинги — это изобретение сегодняшних дней, — без малого сто лет назад все эти технологии уже были отработаны и прекрасно действовали.
 
С приходом к власти гетмана Украинская Народная Республика превратилась в Украинскую Державу, этакую псевдомонархию, потому что гетман имел полномочия в чем-то схожие с монархическими. И именно этот период, как единодушно соглашаются очевидцы и мемуаристы, был самым спокойным, стабильным, изобильным периодом в это очень непростое время в истории Киева. Гетманская власть держалась с апреля по декабрь 1918 года, и в воспоминаниях все единодушны: в магазинах было изобилие, культурная жизнь Киева расцветала. Об этом, как мы хорошо помним, прекрасно написал Михаил Булгаков в «Белой гвардии». В Киев бежали от большевиков из Петрограда и Москвы, поэтому Киев был переполнен беженцами из большевистского рая. В квартирах ютились, спать было негде, и так далее. Но это благоденствие не могло продолжаться вечно. Мемуаристы опять-таки вспоминают, что среди киевского населения того времени было четкое ощущение временности, ощущение того, что это не навсегда; поэтому люди спешили, люди прожигали жизнь, люди тратили деньги напропалую, потому что понимали, что вскорости это кончится. Действительно, гетманский режим держался на немецких штыках. Когда в ноябре 1918 года немцы проиграли мировую войну, гетман лишился поддержки. Через три дня после этого он издал грамоту о федерации с небольшевистской Россией. Грамота, может быть, была хорошая, но содержала одну проблему: основного субъекта будущей федерации —  небольшевистской России — на тот момент не существовало, поэтому объявлять федерацию было, собственно, не с кем. Гетман попытался заручиться поддержкой Антанты, но Англия и Франция, естественно, не спешили оказывать поддержу бывшему ставленнику их противников. Да и вообще, у стран Антанты, честно говоря, были дела поважнее, чем украинский вопрос. Поэтому гетман остался фактически без поддержки. Примерно тогда же он выпустил под честное слово из тюрьмы Симона Петлюру. На следующий день Петлюра уехал в Белую Церковь, где создал Директорию и возглавил антигетманское восстание. Агония гетманского режима продолжалась еще месяц. Немцы могли бы защитить гетмана, если хотели бы, но их интересы уже тоже были иными, они готовились к эвакуации из Киева в связи с окончанием войны, поэтому гетманский режим лишился всякой поддержки. И 14 декабря 1918 года произошел шестой киевский переворот: власть гетмана пала, а в город вошла Директория под началом Симона Петлюры.
 
Петлюра не был формально начальником Директории, но фактически идейным вдохновителем этой деятельности. Директория запомнилась киевлянам двумя характерными эпизодами из повседневной жизни в городе. Первым эпизодом была украинизация вывесок. Соответствующий приказ был издан Евгением Коновальцем 31 декабря 1918 года. Согласно приказу, в трехдневный срок все русские вывески в городе следовало заменить на украинские, причем касалось это только русских вывесок — вывески на польском языке и на идише, кои тогда еще существовали, не трогали. Многие вспоминают о том, как это было реализовано, как сбивали с вывесок твердые знаки, как заменяли русское «и» на украинское «i», и так далее. Киевляне над этим, в основном, потешались; следует отметить, что критиковал это решение даже Владимир Винниченко, который изначально был одним из членов Директории — он говорил, что это решение было абсолютно показательным, и никак не затрагивало реальную жизнь, а вывеской оно и было. Вторым эпизодом, уже под конец власти Директории в Киеве, была псевдоистория с фиолетовыми лучами. Здесь Директория еще раз потешила киевлян, вывесив в какой-то момент объявления о том, что такого-то числа против наступающих на город большевиков будут применены фиолетовые лучи; поэтому населению нужно попрятаться в подвалы и ни в коем случае оттуда не вылазить, потому что лучи ослепляют, даже когда вы стоите к ним спиной. Это не было сиюминутной выдумкой: фиолетовые лучи «существовали» еще раньше. В киевских газетах даже сохранились репортажи «очевидцев», которые якобы видели, как эти лучи применялись французами против немцев на западном фронте Первой мировой войны. Соответственно, вначале эти лучи предполагалось (в кавычках) применять как раз против Директории. Потом Директория еще раз «взяла» их на вооружение, попугала ими киевлян. На самом деле, конечно, никаких лучей не было. По воспоминаниям Константина Паустовского, это было сделано, чтобы Директории не мешали уйти из города. Может быть, это было так, может быть, не так, тем не менее, такой любопытный след в псевдоистории остался.
 
5 февраля 1919 года в уже оставленный войсками Директории Киев второй раз вошли большевики. Большевики принялись строить советскую Украину — зачаток которой, собственно, уже существовал в виде харьковской Украинской Советской Социалистической Республики — и теперь советизация стала распространяться на Киев. Одним из ключевых слов того периода — второго периода царствования большевиков в Киеве —  является слово «ЧК», или «чрезвычайная комиссия». Термин этот не был придуман большевиками: он берет начало, как и почти все революционные термины, во французской революции. Но большевики творчески развили эту идею, и деятельность чрезвычайных комиссий в Киеве была бурной и, разумеется, трагической для многих киевских обывателей. Большевиками изначально далеко не все были довольны. Одним из результатов такого недовольства стало так называемое куреневское восстание, или восстание атамана Струка, 10-11 апреля 1919 года, которое некоторые исследователи считают еще двумя сменами власти (само восстание и его подавление). Мне не представляется это правильным, потому что восстание длилось всего один день, захвачены были только некоторые районы города, поэтому я не стал бы говорить, что власть в городе реально изменилась. Подавив восстание, большевики приступили к помпезному празднованию Первого мая, пролетарского праздника, который теперь наконец-то можно было отпраздновать на государственном уровне. Царские памятники, которые еще оставались в Киеве, были задрапированы, дабы не мозолить глаза. Вместо них были поставлены многочисленные временные памятники. Мой любимый, по описаниям, памятник — это четырехугольная колоннада на Караваевской площади (нынешней площади Толстого), украшенная портретами революционеров: Маркса, Либкнехта, Свердлова и Шевченко. Не спрашивайте, откуда именно такой выбор революционеров...
 
Тем не менее, большевики делали хорошую мину при не очень хорошей игре. К лету 1919 года стало ясно, что их положение, мягко говоря, шатко. На город с двух сторон двигались: с юго-запада — объединенная украинская армия под командованием Петлюры (армия УНР и Галицкая армия), а с востока — белогвардейские войска, представленные Полтавским отрядом генерала Бредова. Украинцы первыми успели в Киев, опередив белогвардейцев буквально на один день, и заняли город вечером 30 августа. На следующий день, 31 августа, был намечен парад по поводу торжественного въезда Петлюры в занятый город. Украинцы еще не успели как следует занять Киев, а начали готовиться к параду. Утром 31 августа, вместе с тем, в город с востока, через Днепр, с Печерска начали просачиваться белогвардейские войска.
 
Встреча двух сторон произошла на Думской площади, нынешней площади Независимости. Украинцы, заняв город утром, естественно, вывесили на здании Думы украинский желто-голубой флаг; а когда туда подошли белогвардейцы, то, в результате коротких переговоров, было решено вывесить там и российский трехцветный флаг — в ознаменование того, что город занят двумя, вроде бы не враждующими, армиями. Два флага провисели там что-нибудь порядка часа, и здесь на площадь выехал отряд черных запорожцев под командованием полковника Владимира Сальского. Запорожцы увидели российский флаг на Думе и заявили: «Перед московським прапором не будемо парадувати». Они не просто заявили это, а под угрозой начать стрельбу в ультимативной форме потребовали снять флаг со здания Думы. Это и было сделано, но сразу же после этого раздались выстрелы с другой стороны. На площади возникла паника, толпа в панике разбежалась, а командовавший третьим Галицким корпусом, занявшим Киев, и старший по чину среди украинских войск генерал Краус спешно поехал на Печерск, дабы вступить в переговоры с генералом Бредовым и каким-то образом прийти к взаимопониманию между двумя армиями. Генерал Бредов в ультимативной форме потребовал оставить Киев, заявив, в частности: «Киев — мать городов русских, никогда не был украинским и не будет». Бредов, к слову сказать, был киевлянином. Хотя украинцев было приблизительно втрое больше, они подчинились ультиматуму и в течение суток ушли из Киева. Так за два дня — именно об этих двух днях рассказывается в моей книге — состоялись 8-й и 9-й перевороты, в результате которых город перешел под власть белой армии. В украинской историографии это стало известно как «киевская катастрофа»; в белогвардейской и, если угодно, российской, соответственно, как освобождение Киева.
 
Заняв город, белогвардейцы стали в какой-то мере восстанавливать все по-старому. Были отменены все декреты и распоряжения советского правительства, часы были переведены на петроградское время, календарь — на старый стиль. Практически одновременно с войсками генерала Бредова в Киев вернулся Василий Шульгин, и тут же возобновил издание газеты «Киевлянин» — так что тот последний номер 1918 года оказался отнюдь не последним. На первой странице первого номера был огромный, в полполосы, портрет Деникина и статьи под не нуждающимися в комментариях названиями: «Они вернулись», «Мне отмщение и аз воздам», и так далее.
 
Одной из знаковых тенденций жизни города в первые дни под белогвардейской властью, одним из компонентов дебольшевизации, было раскрытие чрезвычаек. Печерск был буквально наводнен различными, как сейчас бы сказали, офисами чрезвычайной комиссии. Теперь в них был открыт доступ, были вырыты ямы, в которых обнаружены трупы расстрелянных чрезвычайками, и так далее. Зрелище было, конечно, не из приятных; но, как отмечают мемуаристы, даже стоявшие на стороне белогвардейцев, теперь маятник качнулся в другую сторону, в том смысле, что начались уже антибольшевистские эксцессы. По воспоминаниям, достаточно было, чтобы кто-то на улице крикнул, указав на человека: «Большевик! Коммунист!», чтобы, если человеку не повезло, толпа растерзала его в буквальном смысле прямо на месте. Знаменитую легендарную чекистку Розу ловили и расстреливали раз пять. Так и непонятно, была она на самом деле, не была, кого же на самом деле расстреляли или не расстреляли. Так что маятник качнулся в обратную сторону. Белогвардейцы заставляли желающих служить в белой армии пройти через фильтрацию, доказать, что они не служили большевикам. Этим они настроили против себя заметное количество потенциально сочувствующих им, которым такая процедура не нравилась. Да и не очень понятно, что на самом деле в этих условиях можно было выяснить. А вот большевистские агенты, имевшие опыт конспирации, судя по всему, прекрасно прошли процедуру фильтрации и внедрились в качестве агентов уже в белую армию.
 
Вылилось это все в то, что 14 октября 1919 года в город абсолютно неожиданно для белогвардейцев с запада вошли большевики. Утром этого дня еще убеждали население, что ничего страшного не происходит, ситуация под контролем, хотя в городе уже отчетливо была слышна канонада. Белогвардейцам пришлось в срочном порядке покидать город, и это событие стало известно как «дарницкий исход», потому что белогвардейцы перешли Днепр, дошли до Дарницы, но оставили мосты через Днепр в своих руках и не пустили большевиков на левый берег. А через несколько дней, что называется, придя в себя и перейдя Днепр в обратную сторону, вновь завладели городом. Так случились 10-й и 11-й киевские перевороты, с интервалом в три дня. Очевидцы отмечают в воспоминаниях, что дарницкий исход был первым эпизодом, когда вместе с отступающей армией из города ушли обыватели. Естественно, те, кто стоял на стороне белогвардейцев, подавали это как свидетельство того факта, что именно белогвардейская власть была настоящей, потому что, дескать, именно с ней и за ней пошли жители. Так это или не так, судить теперь уже не нам.
 
А через несколько дней, когда белогвардейцы в Киев вернулись, обыватели вернулись вместе с ними. Ушли, естественно, не все. И вот, после возвращения начался эдакий разбор полетов и выяснение отношений между теми, кто ушел и вернулся, и теми, кто не уходил вообще. Ушедшие говорили остававшимся: «Что, захотели остаться при большевиках?» И не только говорили. Больше всего, по всей видимости, в дни, следующие за восстановлением в Киеве белой власти, пострадали евреи. С антисемитизмом в белой армии было все в порядке, как впрочем, и в армии Петлюры. Евреи, с точки зрения белогвардейцев, ассоциировались с большевиками. Насколько это правильно или неправильно, обсуждать не будем, но ассоциация такая существовала. И в первые же дни после повторного занятия Киева был опубликован список адресов домов, из которых якобы стреляли вслед уходящим белогвардейцам, да еще и обливали их серной кислотой. Список этот был проверен; все до единого адреса оказались фальшивкой. Но, как говорится, процесс уже был запущен. Процесс вылился в знаменитый киевский погром октября 1919 года, который вошел в историю как «тихий погром» — потому что погромщики просто стучали в квартиры евреев и «вежливо просили» чем-нибудь с ними поделиться. Кричали в ответ как раз сами евреи, в качестве противодействия этому тихому погрому: по воспоминаниям, целые кварталы начинали стучать в медные тазы, да и просто кричать: «Спасайте такой-то квартал!» Погром продолжался дня три при попустительстве со стороны властей — власти не очень-то стремились остановить процесс. И именно по итогам этого погрома уже упомянутый Василий Шульгин опубликовал в «Киевлянине» короткую заметку, ставшую очень знаменитой, потому что она была в каком-то смысле знаковой. Заметка называлась «Пытка страхом». Суть ее, в двух словах, сводится к следующему: евреи перепуганы, они ночами кричат, они не знают, что им делать. Сделают ли евреи выводы, поймут ли они, почему с ними это случается? Поймут ли они, что значит разрушать государства, не ими созданные, и выберут ли они правильный из двух путей? Один путь — это продолжать в том же духе, а второй путь — это покаяться, стать на правильную сторону и продолжать работать вместе с нами.
 
Эта заметка вызвала, говоря современным языком, резонанс в тогдашней киевской прессе. Хорошо известны по крайней мере два ответа на нее в течение нескольких последующих дней. Один ответ написал Илья Эренбург, под названием «О чем думает жид». Суть этого ответа сводилась к тому, что, дескать, я, еврей Эренбург, в эти дни научился еще больше любить Россию. Евреи, дескать, должны сделать выводы и любить Россию еще больше. Вторая заметка в газете «Киевская жизнь» была написана киевским городским головой Евгением Рябцовым и носила говорящее само за себя название «Пытка срамом». Утверждалось, что происходящее — это срам для белогвардейской власти. Как бы то ни было, Шульгину сотоварищи не было суждено принять покаяние от евреев или от кого-либо еще, потому что осенью 1919 года уже дела белой армии стремительно покатились на убыль. Шульгин позже в мемуарах назовет этот период киевской белогвардейской власти емким словом «догорание». Догорание закончилось 16 декабря 1919 года, почти в годовщину свержения гетмана. Вот тогда-то был выпущен действительно последний номер газеты «Киевлянин». Шульгин уехал из Киева навсегда, вместе со значительной массой тех самых обывателей, которые перед этим в гетманские времена бежали из Москвы и Петербурга (Петрограда) в Киев, а теперь бежали из Киева в Одессу. Так что в декабре 1919 года Киев пережил, если угодно, одесский исход.
 
В декабре 1919 года большевики пришли в Киев, как они сами утверждали, в третий и последний раз. Строго говоря, этот раз не был третьим, потому что большевики не считали короткое пребывание в Киеве в октябре; строго говоря, он был четвертым. И, как окажется через несколько месяцев, не был он и последним. Тем не менее, если считать по большому счету, не считая короткого периода, — это действительно было третье пришествие большевиков, которое отличалось от первых двух. Об этом коротко сказал известный мемуарист Алексей Гольденвейзер, который оставил воспоминания обо всем периоде гражданской войны в Киеве. А о третьем пришествии большевиков он говорил так:
 
«В 1918 году мы увидели буйную молодость большевизма, в 1919-м (имеется в виду февраль 1919-го) он предстал пред нами во всем своем жестоком размахе. В 1920 году (с декабря 1919) начались большевистские будни — картина серая и мутная, настроения томительные и скучные. Большевики полиняли и выдохлись. Исчезло увлечение юности и энергия зрелого возраста; наступила усталость».
 
Конечно, с высоты того, что мы знаем сегодня, мы должны сказать, что это далеко не было усталостью или, скажем, закатом большевизма; тем не менее, что-то вроде большевистских будней действительно началось. Расцвела бюрократия, все было через какие-то организации, по каким-то бумажкам, все было формализовано, забюрократизировано, продукты были по карточкам, и так далее. Большевики, как бы то ни было, в очередной раз пытались продолжать строить светлое социалистическое будущее, теперь уже фактически не расстреливая: расстреливали только иногда валютчиков и спекулянтов, согласно воспоминаниям. В апреле 1920 года состоялись выборы в киевский совет, на которых большевики одержали убедительную победу. Видимо, способ подсчета голосов на этих выборах уже был каким-то образом отработан — отработан таким образом, чтобы на них победили те, кто должны были победить. Через несколько недель после этих выборов состоялось очередное большевистское празднование Первого мая. К Первому мая приурочили коммунистический субботник, так что жизнь начала приобретать знакомые нам черты.
 
Но помешал предпоследний, 13-й киевский переворот, который произошел 7 мая 1920 года, когда большевиков из Киева выгнала наступавшая с запада польская армия, в рамках кампании по восстановлению великой Польши «od morza do morza». Это у поляков не получилось, но похозяйничать в Киеве порядка месяца получилось. Мой любимый эпизод, относящийся к этому перевороту — это то, как отряд из польских добровольцев, находившийся в Пуще-Водице, решил поехать в центр города — занимать, собственно, город. Поехать в центр было не на чем, кроме как на пассажирском трамвае. Поляки захватили трамвай, приказали вожатому ехать в центр и поехали на трамвае захватывать город.
 
При польском режиме была создана номинальная украинская власть под началом все того же Петлюры, хотя украинское правительство так и не переехало из Винницы в Киев. Просто не успело. Петлюра совершил визит в Киев на пару дней; это было обставлено с чем-то вроде помпы, но украинцы хорошо понимали, что они находятся под оккупацией, что город занят чужой армией, и с поляками, по большому счету, не сотрудничали. Поляков выгнали из Киева 12 июня 1920 года: так состоялся последний, 14-й, киевский переворот за этот период. А уходя из города, поляки на прощание взорвали все четыре киевских моста через Днепр — красавец Цепной мост, два железнодорожных моста и деревянный стратегический мост, который находился приблизительно на месте нынешнего моста Патона. Они не только взорвали мосты, но и сожгли несколько значительных зданий в городе — в том числе генерал-губернаторский дворец, который был резиденцией гетмана Скоропадского. И не очень удивительно, что первым или одним из первых лозунгов вернувшейся в город советской власти было «Все на восстановление мостов!». Мосты, действительно, были восстановлены, и с этого момента начались большевистские будни, которые уже фактически ничем не прерывались. Все производство было национализировано, оставлены только какие-то мелкие кустарные лавки, жизнь опять-таки была забюрократизирована, была страшная дороговизна, нищета, антисанитария, по воспоминаниям современников, продукты опять-таки были по карточкам. Так что «большевистский рай» в Киеве процветал и развивался полным ходом.
 
Последним, пожалуй, отголоском революции, в ноябре 1920 года, стала попытка большевиков ввести новое летоисчисление, на тот манер, на какой это было сделано во время Великой французской революции — когда годы стали считать не от Рождества Христова, а от революции. Сохранились киевские газеты, датированные четвертым годом революции, который начался в ноябре 1920 года; но это новшество продержалось очень недолго, буквально месяц. В декабре 1920 года вернулись к старому летоисчислению, и жизнь пошла своим чередом. Большевики продержатся в Киеве еще 70 лет с небольшим перерывом. Но, как говорится, это уже совсем другая история.
Спасибо.
 
(аплодисменты) 
 
В.Х.: Спасибо Вам огромное за чудесную лекцию. Действительно, создается ощущение какой-то такой безумной круговерти этих людей, властей с какими-то то с фиолетовыми лучами, то еще с чем-то. В этой связи, я по традиции задам первый вопрос от ведущей. Неужели не было никакой возможности какой-то из этих властей закрепиться? То есть, создается впечатление, что местным жителям, киевлянам, было все равно — сегодня одни пришли, флаг перевесили, потом буквы на вывесках посбивали. Почему?
 
С.М.: Был такой эффект. Действительно, согласно, опять-таки, воспоминаниям, киевлянам в какой-то момент стало практически все равно. Киевляне не любили большевиков, потому что в 1918-1919 годах большевики, мягко говоря, не очень учтиво с ними обходились, как уже было рассказано. Русская часть населения города не очень любила украинские власти, с той же самой украинизацией вывесок и прочими тенденциями. Украинская часть, естественно, мягко говоря, не любила белогвардейскую власть. Поэтому кто-то кого-то не любил все время; но предпочтением среднестатистического аполитичного киевлянина была какая угодно власть, лишь бы она нас не трогала — с одной стороны. С другой стороны, как экспериментально выяснилось, назовем это так, ни у одной власти, помимо, в конечном счете, большевиков, не было сил, чтобы удержаться.
 
В.Х.: Да, большевики в итоге удержались просто силой.
 
С.М.: Большевики удержались силой, умными лозунгами, потому что они были, по-сегодняшнему говоря, популистами, они знали, как привлечь народ на свою сторону. А скажем, в воспоминаниях тех же белогвардейцев и сочувствующих им — того же Шульгина — читаем, что мы, дескать, не смогли найти общий язык, прежде всего, с деревней, в конечном счете, и с городом. Те же эксцессы, те же погромы, та же упомянутая фильтрация, которая оттолкнула от белогвардейцев офицеров, грабеж — потому что недаром добровольческая армия в какой-то момент заслужила прозвище «грабьармия» — все это не способствовало популярности сменяющихся властей; и поэтому в конечном счете удержаться смогла только одна. 
 
В.Х.: Да, что-то это нам напоминает, особенно если учесть, что сегодняшнюю лекцию мы проводим в праздник, когда на Майдане отмечают День свободы, и вспоминают совсем недавнюю революцию. Совпало. Вопросы. Я вижу, что Борис Шавлов хочет задать вопрос.
 
Борис Шавлов: Большое спасибо за крайне вменяемую лекцию. У меня такой вопрос, в связи с упомянутым польским движением на трамвае. О каких объемах людских ресурсов идет речь? То есть, эти все смены властей: какие массы войск принимали участие в смене, насколько серьезны были, в каких случаях, бои? Об этом, если можно, потому что это совсем выпало из Вашего рассказа. Я думаю, это очень интересно. Спасибо.
 
С.М.: Порядок величины — это тысячи, в лучшем случае, до десятка тысяч. Всех цифр, честно сказать, я наизусть не помню. Но скажем, если начинать с боя под Крутами, когда войска, верные Центральной Раде, пытались защищать Киев, — вернее, не столько войска, сколько студенты, которых бросили в этот бой — там речь, если мне не изменяет память, что-то о приблизительно трех сотнях. Когда мы говорим о январском восстании в 1918 году, о котором я тоже не упоминал, и о боях за город, порядок величины — тоже сотни, может быть, до тысячи.
 
Когда мы говорим о защите гетманского Киева в декабре 1918 года — отряды, добровольческие дружины, которые пытались защищать Киев, состояли из сотен человек. У Директории было большое численное преимущество: войск Директории было, не буду врать, но что-нибудь, наверное, порядка 5-10 тысяч. О защитниках гетманского Киева хорошо написал в мемуарах Роман Гуль, и этим эпизодом, по всей видимости, воспользовался Булгаков в «Белой гвардии». Когда он описывал, что цепь, которая, как предполагалось, защищает Киев с юго-запада — со стороны Борщаговок, Красного Трактира и так далее — в этой цепи был один человек на несколько десятков метров. Такой был масштаб.
 
Наступление украинских войск на Киев в августе 1919 года. Вся объединенная армия насчитывала что-то порядка 40-50 тысяч штыков, если я правильно помню. Но, естественно, не вся эта армия наступала на Киев: часть ее наступала на Одессу. Поэтому на Киев наступало что-нибудь, очень навскидку, порядка 10-20 тысяч. Полтавский отряд генерала Бредова насчитывал тысячи три. Как я говорил, он был численностью гораздо меньше, чем украинские войска — в него, правда, по ходу дела вливались какие-то дополнения. В Киеве белые рассчитывали набрать десятки тысяч, может быть, 20-30 тысяч пополнения, но ничего похожего у них не вышло.
 
Польские цифры, честно говоря, не помню, не буду лукавить; но порядки величины, в общем и целом, приблизительно такие, как я попытался обрисовать. 
 
В.Х.: Еще вопросы, коллеги.
 
Даша, студентка: Вы говорили о восстании атамана при втором или третьем приходе большевиков в Киев. Вы не могли бы о нем более подробно рассказать, что это вообще было, и какие районы были захвачены?
 
С.М.: Восстание атамана Струка произошло при второй большевистской власти в Киеве в апреле 1919 года. Большевики, по крайней мере, на тот момент, не смогли до конца побороть движения всевозможных атаманов, которые в самом городе не оперировали, но которыми буквально, что называется, кишела Украина. Пожалуй, двумя самыми знаковыми фамилиями, навскидку, были атаман Зеленый и вышеупомянутый атаман Струк. В какой-то момент Струк сотоварищи решили, что час настал, что можно попытаться захватить власть в Киеве. Организовано это было следующим образом: на крестьянских подводах под видом подвоза продуктов — то есть, спрятанное в куче продуктов — было провезено оружие в город. Центром восстания стал Житний рынок на Подоле, поскольку на рынок естественным образом съезжались крестьяне с продуктами, то это место и было избрано, и оттуда и начали. 
 
Начали утром 10 апреля 1919 года, и к исходу дня 10 апреля в руках восставших была Куреневка, и, наверное, бОльшая часть Подола, то есть, северо-западная часть Киева. Но этим успехи и ограничились, потому что большевики взялись за дело, подтянули свежие силы, подтянули резервы, атаковали восставших. Силы, как говорится, были неравны. Поэтому буквально в течение суток или около того восстание было подавлено. 
 
Михаил Кальницкий: Если можно, насчет еще одного «недопереворота», лета 1917 года. Попытка переворота Михновского в Киеве. Может быть, можно его оценивать как переворот или вряд ли?
 
С.М.: Я бы не стал его так оценивать, потому что, опять-таки, власть в городе, по большому счету, захвачена не была. Летом 1917 года в Киеве восстали Богдановский и Полуботковский полки, которые не хотели идти на фронт воевать, которые объявили, что они останутся здесь в городе, и так далее. Это восстание пришлось подавлять силой оружия. Но, по крайней мере, субъективно — все-таки не только субъективно — мне это видится событием примерно того же порядка, как и восстание Струка. То есть, часть города оказалась в руках восставших, но нельзя говорить о том, что весь город в течение какого-то, даже короткого времени был захвачен. Хотя, конечно, по большому счету, в какой-то момент, что считать переворотом, а что нет, превращается в вопрос определения. В предельных случаях ясно, что переворот либо был, либо его не было, а между ними лежит какая-то серая область. Поэтому по максимуму подсчет переворотов достигает 18, но многие исследователи, включая меня самого, все-таки сходятся на 14. 
 
Вопрос из зала: Что в итоге представлял собой Киев в 1920-м году? У меня почему-то все время возникает аналогия: 1240 год, татаро-монгольское нашествие. Выдержал ли город, сколько лет понадобилось ему? Я понимаю, что это, может быть, касается не конкретно вашей темы, но хотя бы обрести первозданный свой вид. Спасибо.
 
С.М.: Спасибо. С 1240-м годом, конечно, сравнивать трудновато, потому что все-таки критерии сравнения не очень понятны, да и состояние до и после не очень понятно, как соотносить. Но, говоря о, скажем 1920-1921 годах, город представлял собой довольно жалкое зрелище. Воспоминания об этом остались. Толком ничего в городе не работало. Было холодно, грязно, темно; продукты, как я уже сказал, отпускались в основном по карточкам. В общем, городская жизнь была очень прилично разрушена. Я позволю себе, чтобы долго не думать, воспользоваться одним, не очень объективным, но все-таки какого-то рода критерием оценки городской деятельности — одним признаком, по которому можно оценивать функционирование города. Признаком этим является уровень трамвайного движения в городе. Тогда, кроме трамвая, другого транспорта фактически не было, поэтому можно говорить об этом, как об уровне транспортного обеспечения. Просто я хорошо знаю историю киевских трамваев, поэтому с готовностью могу об этом судить. Трамвайное движение, естественно, шло по убывающей, начиная даже не с 1917, а, пожалуй, с 1915-1916 годов. И к 1920-1921 годам практически прекратилось, свелось к нулю. В какие-то дни, в 1920-1921 годах на линии во всем городе выходило 2 трамвайных вагона. Восстановилось трамвайное движение в довоенном объеме что-нибудь приблизительно в 1925-1926 году или около того. Понятно, что не очень правомерно экстраполировать этот один элемент на всю остальную городскую жизнь, но по крайней мере какое-то представление он дает.
 
Надо сказать, что к чести, пожалуй, большевиков, они все-таки умели не только ломать, но и строить. Как известно, «весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем…». Но затем все-таки «мы наш, мы новый мир построим». Так вот, задача построения нового мира — в том виде, в котором большевики его видели, конечно — по большому счету была решена. Если мы говорим о 1927-1928-м и так далее годах — годах индустриализации, коллективизации — то, как ни относиться к большевикам, а надо признать, что экономические успехи были достигнуты немалые. Собственно говоря, еще до этого ведь был НЭП, который был призван ликвидировать разруху и поднять экономику до какого-то приемлемого уровня. Поэтому, чтобы долго не говорить, в 1920-1921 годах, очевидно, была яма, и яма достаточно глубокая, но в последующие годы мы из этой ямы в меру благополучно, с большими оговорками, конечно, но выбрались.
 
Вопрос из зала: Количество жителей после всех этих 14-ти переворотов, сколько осталось, сколько было утрачено? Нет у Вас цифр? 
 
С.М.: Честно говоря, не вспомню. Я вообще не уверен, что по началу 20-х годов какие-то цифры, которым можно верить, и существуют. Но, с другой стороны, из общих соображений нельзя сказать, что количество жителей уменьшилось так уж страшно, как скажем, в 1943-м году по сравнению с 1941-м. Потому что каких-то совсем уж массовых исходов, эвакуации из Киева не было. Уезжали, я бы сказал, только какие-то определенные группы населения: скажем, рабочие и крестьяне никуда особенно не девались. Расстреливать, конечно, расстреливали, я озвучивал цифры жертв большевистских расстрелов. Но тоже нельзя сказать, что треть или даже четверть населения города была расстреляна, это не так. Поэтому, не имея конкретных цифр, не буду даже пытаться их назвать — но из таких рассуждений можно сделать вывод, что население Киева, конечно, уменьшилось, но не так уж радикально.
 
Вопрос из зала: От какой цифры? Сколько было?
 
С.М.: Тысяч 400-500, по-моему. У меня на цифры, к сожалению, не очень хорошая память, поэтому я могу их путать.
 
Из зала: У меня два замечания. Первое: конечно же, критерием разрухи городской жизни является, может быть, не столько отсутствие общественного транспорта, сколько отсутствие работы водопровода, потому что цивилизация — это водопровод и канализация. И поэтому если трамвай не ходил, но вода в дома многоквартирные подавалась, и канализация работала, значит, все-таки город еще жил. А с этой точки зрения сведений, по всей видимости, нет. Или есть?
 
С.М.: Есть. С водой, с водопроводом были большие перебои еще и не в 1920-м, а в 1919-м году. Существуют воспоминания, согласно которым вода подавалась достаточно эпизодически — причем, в какое-то время и в каких-то районах города о том, что в водопроводе пошла вода, сигнализировали. Сейчас толком не вспомню, как, не то били в колокола, не то что-то в таком роде — чтобы жители спешили запасаться водой. Так что, не припомню конкретной информации по 1920 году, но, экстраполируя то, что было уже в конце 1919 года, на 1920-й, следует резонно предположить, что с водопроводом в 1920-м году были проблемы, и немалые. 
 
Из зала: И второе замечание. Участие мужиков-горлопанов в городском новгородском вече — это исторически зафиксированный феномен, и поэтому для нашей восточно-православной цивилизации вещь привычная на протяжении последних, по крайней мере, 1000 лет.
 
С.М.: То есть этой технике не 100 лет, а 1000?
 
Из зала: Да, технологии.
 
В.Х.: Еще вопросы.
 
Вопрос из зала: Что Вы можете сказать о подвиге арсенальцев, если стоит пушка, есть отметины на стенах, убрали памятник Искре и Кочубею, поставили пушку. То есть, масштаб события, насколько это было раздуто большевиками, и просто в историческом аспекте можете что-нибудь сказать? Спасибо.
 
С.М.: Так называемое «январское восстание» — в честь которого впоследствии и называлась улица, нынешняя Мазепы, Лаврская — это восстание рабочих Арсенала против Центральной Рады в январе, как явствует из названия, 1918 года. Продолжалось оно что-то приблизительно порядка недели и, в конечном счете, было подавлено. Участвовало в нем порядка нескольких сот человек. Они были взяты в кольцо, завод «Арсенал» был осажен, так что арсенальцы держали круговую оборону, и, в конечном счете, естественно, не выдержали. Следы на стене Арсенала — это, естественно, следы обстрела главного корпуса завода, которые сохранились с тех времен. Об арсенальской пушке, наверное, ничего оригинального говорить не приходится: это действительно памятник восставшим арсенальцам, который дожил до наших дней. Насчет того, насколько их подвиг, говоря с одной точки зрения, или восстание, беспорядки, с другой точки зрения, были преувеличены большевиками, честно говоря, не берусь судить. Скажем так: в большевистской версии истории гораздо больше муссировались те события, которые каким-то образом имели отношение к установлению советской власти, участники которых были просоветскими. Не думаю, что говорилась открытая неправда, открытая ложь. В том смысле, что все, что говорили большевики, на чем-то, конечно, было основано; где-то смещались акценты, где-то то, о чем большевики не хотели, чтобы люди знали, замалчивалось, не упоминалось, противникам большевиков навешивали эпитеты. Если Директория, то буржуазно-националистическая. Нет, по-моему, еще и Центральная Рада была буржуазно-националистическая. Деятели Центральной Рады очень рассмеялись бы, узнав о такой характеристике — потому что что Центральная Рада, что Директория были социалистами. Поэтому, не берясь судить о том, насколько было выпячено конкретно это событие, я бы сказал так: остальные события, которые были не менее значимыми и не менее маловажными, но которые не были угодны большевикам, потому что двигались в другую сторону, — эти события были принижены. И на таком приниженном фоне восстание арсенальцев, празднование Первого мая, всякие прочие большевистские события естественным образом выглядели выше.
 
В.Х.: То есть, это уровень куреневского восстания, что-то такое локальное, да?
 
С.М.: Пожалуй, больше, чем уровень куреневского восстания, хотя бы по времени, потому что куреневское восстание продолжалось сутки. Но правдой будет сказать, что арсенальское восстание не являлось ключевым моментом в этих трех годах истории Киева. Я его в своем рассказе даже пропустил.
 
Вопрос из зала: Сначала хотел бы небольшую ремарку. В Национальном музее истории Украины лежит газета «Киевлянин», где на первой странице есть статья Шульгина, где он очень приветливо отзывается о режиме немцев и говорит, что они принесли нам свободу и даже порядок на немецких штыках. Вы сказали, что вышел один номер при немцах Шульгина, где он о них плохо отзывался. Там такая газета лежит, сам ее видел.
 
С.М.: Вы не помните дату этой газеты? 
 
Вопрос из зала: Не помню, но, наверное, как раз когда немцы только-только вошли. Она прямо на стенде лежит. И теперь вопрос хотел задать по поводу январского восстания. Существует такое мнение, что на самом деле это восстание было фиктивным, то есть оно было подготовлено самой Центральной радой, потому что вместе с арсенальцами восстала парочка подразделений армии УНР. В этот момент как раз Муравьев-Апостол шел к Киеву, и тут специально хотели подготовить фиктивное восстание, чтобы устроить тут власть большевиков, уже красную власть, но, на самом деле, чтобы она была украинской. И просто потом это у них не получилось — но на самом деле это восстание было фиктивным. Вы о таком мнении слышали?
 
С.М.: Честно скажу — не слышал, поэтому комментировать не буду.
 
Вопрос из зала, мужчина: А послали в Киев два подразделения УНР вместе с арсенальцами? Два полка даже вроде бы восстали?
 
С.М.: Не вспомню, не буду врать. Что касается номера газеты «Киевлянин». Шульгин, насколько я помню эту его передовую статью в последнем номере «Киевлянина», признавал, что действительно немцы, дескать, освободили нас от большевиков. Это была чистая правда — признавай, не признавай. И, наверное, там действительно была фраза о том, что немцы принесли нам порядок. Вообще, если Вам интересно — если мне не изменяет память, у меня эта статья есть в компьютере, ее можно будет по окончании проверить — что там точно было сказано.
 
Вопрос из зала, мужчина: Тот номер там лежит последний, да?
 
С.М.: Судя по тому, что Вы сказали, что Шульгин характеризует немцев, это и есть последний номер. Но, говорит Шульгин, мы не желаем жить или, во всяком случае, работать, создавая видимость того, что мы подчинились этому порядку, и что мы сотрудничаем с принесшими этот порядок. Мы предпочитаем честно воевать, честно называть врагов врагами, и поэтому сотрудничать с врагами мы не будем. Мне тон этой статьи помнится именно таким образом — поэтому, может быть, то, о чем Вы говорите, относится к началу статьи. В том смысле, что в начале он действительно признавал роль немцев в освобождении от большевизма и установлении порядка, но... и так далее. Это не очень сложно проверить.
 
Алексей: Вопрос чисто организационного момента. В царской России довольно широко было реализовано право населения иметь личное оружие. Какая из этих смен властей киевлян, которые были, наверное, представительной частью царской России, лишило этого права выражать какую-то свою самозащиту имеющимся у них оружием? Кто изымал? Или оно таки было, все эти смены власти, и потом его в итоге изъяли большевики?
 
С.М.: Юридического, законного аспекта этого вопроса я, честно скажу, не знаю, поэтому не буду гадать. Что касается практического аспекта — ясно, что, хотя какие-то законы в то время существовали, но, учитывая общее положение, выполнялись они, пожалуй, весьма условно. Оружие, конечно, конфисковывали. Оружие конфисковывали большевики, оружие конфисковывали украинцы, петлюровцы. Что касается белогвардейцев… Пытаюсь вспомнить, были ли какие-то характерные примеры, когда оружие конфисковывалось…
 
Алексей: В царское время даже студент нормально мог иметь револьвер, это не считалось чем-то экстраординарным.
 
(смех)       
 
Алексей: Не говоря уже — судья: судьи тоже у нас сегодня имеют право, но не пользуются... А в Александра II как стреляли? Кто-то подошел и стрелял.
 
Реплика из зала: Просто подошел и стрелял. Так вот, когда
идет смена, и грабежи, и все это прочее, и население либо не хочет защищаться, либо его лишили этого права. Вот вопрос.
 
С.М.: Повторяю: лишили права — это, конечно, одно дело, а согласилось ли население с лишением прав и побежало ли добровольно сдавать оружие, это совсем другой вопрос. Ясно, что в стране, в которой шла, продолжалась гражданская война, оружия было много. И оно циркулировало всевозможными путями и всевозможными механизмами, поэтому перестрелки, конечно, были. Воспоминания о перестрелках в городе, начиная, скажем, от того же Паустовского, продолжая… 
 
Реплика из зала: Булгаковым.
 
С.М.: Да, у Булгакова, естественно, упоминается об обыске, о поиске револьвера, который свисал из окна и который подлежал конфискации. Всегда на заказ трудно вспомнить что-то еще — но из тех же общих соображений ясно, что оружие ходило, и закон здесь был не особо при чем.
 
Реплика из зала, мужчина: Взрыв колоссальных складов вооружений, которые…
 
С.М.: На Зверинце.
 
Реплика из зала, мужчина: … да, и это все разлетелось, огромные… Можно представить себе масштабы этих вооружений, которые складывались после, во время Мировой войны.
 
С.М.: Да, взрыв на Зверинце был еще одним знаковым событием, о котором я ничего не сказал ввиду ограниченности времени — но это было этаким знамением, как его охарактеризовал тот же Булгаков. Знамением того, что не так все хорошо с гетманским режимом. Этот взрыв и убийство Эйхгорна были двумя моментами, которые показывали, что не все так гладко. А взорвались действительно оружейные склады, взорвались артиллерийские снаряды, все это разлетелось по всему Печерску. В значительной части города вылетели стекла, и так далее. Поэтому, да, это еще одно свидетельство того, что оружия было много.
 
Вопрос из зала, мужчина: Добрый вечер. Сравните, пожалуйста, на основе Ваших общих впечатлений, если можно так сказать, политические проекты на территории Украины и в Киеве Петлюры и Скоропадского. Я намеренно не говорю о белогвардейцах, потому что это старый проект на этой территории, и не говорю о большевиках, потому что понятно, что этот проект, по крайней мере, на 70 лет состоялся. А вот ту альтернативу, которую пытались воссоздать Скоропадский и Петлюра — по моим впечатлениям, это две наиболее продуктивные силы, которые были. И, по Вашим впечатлениям, их недостатки, минусы, которые привели к поражению и их преимущества, которые, возможно, у них были, в том числе, по сравнению с друг с другом.
 
С.М.: Если говорить очень приблизительно, буквально одной фразой, то Петлюра — это социализм, а Скоропадский — капитализм. Директория, как и Центральная Рада, как я уже говорил, были социалистами, и экономическая программа Петлюры не очень-то отличалась от экономической программы большевиков. У Петлюры не было, прежде всего, той решительности, решимости, которая была у большевиков. Как я опять-таки упоминал, у Директории была большая тенденция к внешнему лоску, к красивым словам и, может быть, красивым, но отнюдь не продуктивным действиям. Директорию поддерживало крестьянство, потому что они обещали дать им землю, как и большевики — поэтому за такими популистскими лозунгами крестьяне потянулись. В качестве антитезы, гетманской режим в среде крестьянства никогда не был популярен, потому что он был в каком-то смысле откатом к старому. Если в очередной раз за этот вечер вспомнить «Белую гвардию», то можно вспомнить расписки немецких лейтенантов: «Выдать русской свинье за купленную у нее свинью 25 марок», насмешки гетманского режима над крестьянами. С другой стороны, гетманский режим, естественно, опирался на буржуазию, на крупных капиталистов. Здесь же можно вспомнить такую организацию как «Протофис» — союз промышленников, торговцев, финансистов, которые до поры до времени поддерживали — сейчас бы сказали, спонсировали — гетмана. Поэтому гетманская держава была более стабильной, в ней было больше порядка, меньше лозунгов и больше практических дел. Но, как я опять же уже упоминал, она держалась в значительной мере на внешней силе, на немецких штыках — что говорит нам о том, что создать из гетманской Украины самодостаточный проект тоже не получилось. В какой-то мере этому помешали те же самые немцы, потому что немцы запрещали формирование украинской армии. Они боялись, им не нужна была вооруженная сила внутри оккупированной страны, которая не была бы под их непосредственным началом. Если бы не это, возможно, у Украинской Державы появилась бы нормальная армия, и эта держава могла бы защищаться. У Директории армия была, но она была, как показал опыт, малоэффективной.
 
Виктор, пенсионер: 14 раз менялась власть. А какие деньги ходили?
 
С.М.: Самые разные. Вначале, естественно, царские, потом керенки — деньги Временного правительства, потом украинские карбованцы и гривны, при УНР и при гетманском режиме. Потом, естественно, советские деньги, так называемые «пятаковские деньги», выпущенные харьковским правительством. При белых ходили белогвардейские — так называемые «колокольчики», деникинские деньги. Но согласно, опять-таки, воспоминаниям, практически все это время твердой валютой, этаким долларом или, если угодно, условной единицей того времени, оставались царские деньги, дореволюционные. Их наиболее охотно принимали, как некий показатель стабильности.
 
Виктор, пенсионер: Золотые?
 
С.М.: Золотые — само собой, кто же откажется от золотых денег, на золоте можно ничего и не печатать. Но и царские ассигнации ходили и были эталоном.
 
Вопрос из зала, мужчина: Что касается опоры и программы того и другого правительства. Как известно, Скоропадский создал Академию наук и, например, Симферопольский университет основал, а петлюровская вся эта команда дальше разговоров о хлебе и сале не шла. 
 
С.М.: Да, за ними подобных действий не замечено...
 
Вопрос из зала, мужчина: Это и у Паустовского, это и у Булгакова, это у всех было. Поэтому говорить о том, что петлюровский проект мог иметь какое-то будущее — мне кажется, это притянуто за уши. А вот мог ли иметь гетманский проект будущее? В принципе да — при выполнении целого ряда условий, которые исторически выполнить было невозможно.
 
С.М.: В какой-то мере я с Вами согласен. Если попытаться провести еще одну аналогию из двух слов (социализм-капитализм), то, в каком-то приближении, но можно сказать, что Петлюра — это разрушение, а Скоропадский — созидание. Хотя, конечно, это не математика, здесь точных утверждений такого рода быть не может.
 
В.Х.: Коллеги, есть ли еще вопросы? Если нет, то мы тогда снова поблагодарим нашего лектора.
 
(аплодисменты)
 
В.Х.: Спасибо вам за то, что пришли. Книжки продаются, напоминаю, и стоят 60 гривен. Так же есть и другие хорошие книжки, например, книжка Тэффи. Два маленьких объявления. О следующей лекции будет сообщено чуть-чуть попозже, это пока секрет. Но в эту субботу в клубе «Бабуин», который находится на улице Петлюры, 10 — опять мы вспомнили про Петлюру! — в Киев снова приезжает Андрей Бильжо, автор «Петровича». Те, кто не нарисовал Петровича в прошлый раз или не рисовал его вовсе, или не слушал Андрея Бильжо вместе с Игорем Свинаренко — 16:00, суббота, «Бабуин», приходите. Спасибо.
Обсудить
Добавить комментарий
Комментарии (0)