Старообрядчество: конфликт в русском обществе и православии

Мы републикуем текст и видеозапись лекции историка и религиоведа, кандидата исторических наук, специалиста по восточнохристианским культурам, старшего научного сотрудника Института всеобщей истории РАН, редактора проекта «Полит.ру» «Русская политейя» Алексея Муравьева, прочитанной 10 сентября 2013 в Москве.

Полный текст лекции  и видео выступления  на сайте «Полит.ру».
Тема, о которой я хотел поговорить, поднималась уже много раз и можно сказать, исследована. Существует значительное количество научных книг, особенно написанных в последние 35-40 лет, которые охватывают тему того колоссального события, которое известно нам под названием «Раскол» и описывают его последствия. Раскол XVII века уже давно перестали рассматривать в рамках исключительно религиоведческой парадигмы, как событие, касающеееся изменения форм религиозной практики (перстосложения, литургических последований, символа веры). Стало принято говорить о расколе русского общества, который продолжался весь XVIII в. и сопровождался острой идеологической борьбой. По сути говоря, Раскол был своеобразной модернизацией, резкой формой модернизационного скачка.
Если мы посмотрим на тот тип цивилизации, который представляла собой Древняя Русь на всем протяжении до XVII века, и поставим этот тип в контекст цивилизационной истории, то мы увидим, что этот тип, называемый Древняя Русь, представлял собой классическую цивилизацию христианского Востока. Подобные цивилизации были в Сирии, в Картли (Грузии), в Армении, в других странах Ближнего Востока. Во многом эти цивилизации скрыты от нас покровом арабизации, ибо после арабского завоевания VII века возникло на вид единое исламское государство, а Империя ромеев, давшая этим цивилизациям «Византийского содружества» основные формы и способы культурной жизни, постепенно умалялась и исчезла к XV в. совсем. При всех различиях, закавказский мир, христианский Египет, Эфиопия, мир сиро-иранского взаимодействия и Slavia orthodoxa, к которой принадлежала и Древняя Русь, обладают общими типологическими качествами, и во всех них примерно в XVI-XVII веке произошли различные модернизационные скачки. Они выразились, в частности, в том, что религиозные формы, например, формы обрядового благочестия стали выполнять роль семиотических комплексов, кодирующих культуру и создающих ее векторы. Все изменения и нарушения этих кодов оказывались маркерами цивилизационных поворотов. Это касается ливанских маронитов, сирийских или ливанских мелкитов и других движений так называемых «униторов» (униатов по-нашему) в Армении, национального движения в Грузии, кончившегося, увы, российским аншлюсом и насильной литургической реформой в XVIIII-XIX вв.
Модернизация была требованием времени, эти общества осознали некоторую необходимость внутреннего изменения, и она была реализована через разные духовные процессы: через присоединение к Римо-католической церкви (для мелкитов и части армян и грузин), через национально-религиозные движения обновления у коптов, через евстафианство у эфиопов. На фоне общего арабо-исламского возрождения это был ответ, например для христиан маронитской церкви - получить приличное социальное место, не быть более гонимым, убогим, жалким, а стать вполне современным человеком и вдобавок выработать определенную систему самоуправления, которая бы соотносилась с важными и твердо стоящими институтами вне их страны. Итак, XVII в. – время модернизационного скачка, получившего где-то формы диверсификационные, где-то - выразившиеся в развитии институтов.
Теперь - собственно к России, к реформе и к старообрядчеству. Что произошло в России? В результате этого катастрофического для архаического общества скачка, который перевернул во многом жизнь русских людей, образовались два разных вектора этой модернизации. Оба они должны были интегрировать Московское государство в Европу, но один тренд был культурно-нигилистическим (это новообрядчество и европеизированная верхушка новой петровской Российской империи), а второй – внешне-архаизирующим; его представители (старообрядцы) отчаянно цеплялись за прежний уклад жизни и веры, но решительно модернизируя сознание и формы религиозного осмысления.
В Московской Руси, вся жизнь которой была завязана на религиозную веру, а социум осознавал себя в согласии с религиозными принципами, как на всем христианском Востоке XVII века, не существовало четкого деления социальных доменов. Скажем, церковный домен наползал на семью (определял параметры жизни), на школу (все школы были церковными), на армию, на политический класс и т.д. В результате церковь как институт имела такой глобальный смысл в русской жизни, что было невозможно решить политические проблемы, не прибегая к религиозному языку. То же касается социальных и национальных проблем. Язык религиозных понятий был универсальным общественным языком, и через церковь строилась практически вся жизнь государства. И вот это все тихонечко начало разрушаться, и возникли, как я говорил выше, два сценария модернизационного развития.
Первый - это сценарий, условно говоря, предложенный сыном главного реформатора XVIII века Алексея Михайловича Петром I. Это сценарий усиленного индустриального рывка, ухода от аграрного устройства, медленного и последовательного избавления от традиционных культурных форм, которые были объявлены «дикостью» и «ошибками». В результате этого церковное, религиозное развитие было твердо забетонировано государственным, политическим резоном, а новое предлагалось построить на просто искусственно насажденной «европейской» основе. Многие слышали о искусственных «ассамблеях с кофием», немецких камзолах, рублении бород, запрете русской одежды, введении европейского партесного пения и европейской живописи вместо икон в церквях. Но самое главное, что разделение, ради которого скачок и произошел, не предлагалось, ибо пришлось вместе с культурными формами Петру зажать и те, которые ответственны за рефлексию и эмансипацию религиозного из других институтов. Что я имею в виду?
Как известно, петровские реформы предлагали не только упразднение патриарха, патриарх Андриан (это русское имя теперь велено было произносить на немецкий лад как «Адриан») был последним, затем был учрежден Святейший Синод. Церковный институт, столь важный прежде для выработки политики, функционирования институтов, был отодвинут в сторону и поставлен не в символическую (как было прежде), а в прямую зависимость от государства, фактически став, как в свое время выразился Г. Флоровский в своей книге «Пути русского богословия», «ведомством православного исповедования». И, как любое министерство, он стал частью государства, не надгосударственным, а внутригосударственным.
Результаты этого мы видим и сейчас в виде судорог нынешнего т.н. «церковного возрождения», которое еще глубже тонет в этом болоте. Фактически и сейчас для государственных людей проще рассматривать церковь как ведомство исповедания, как некое министерство, а, соответственно, иерархов в церкви - как чиновников, которые - как любые чиновники - должны подчиняться определенным принципам. Старообрядцы страдали вдвойне не от того, что был введен налог на бороду, с которой они не хотели расставаться (Петр I ввел специальную монету, на одной стороне которой была нарисована борода, а на другой написано «Деньги взяты»), а от ощущения, что общество и царство отделяются от них. Был ряд и других очень серьезных культурных изменений, один из которых, противник реформации протопоп Аввакум - известный деятель и один из основателей старообрядчества - охарактеризовал как «онемечивание». Он произнес такую фразу: «Бедная Русь, зачем тебе понадобились немецкие обычаи?» - имея в виду чужеродность предлагаемых форм, их неорганичность для русской традиции.
И вот в результате этого серьезного конфликта образовалась быстрорастущая группа конформистов, то есть тех, кто принимал эти правила, которые им навязывало государство, и группа нонконформистов, то есть тех, кто отказался от форм, навязываемых сверху, и предполагал сохранить традиционные. Традиционно считается, что эти «старообрядцы», т. е. русские люди, которые не приняли реформ, были представителями ретроградного архаизирующего цивилизационного направления, которые хотели вернуть «все как было» и оставить все в тех формах, которые были до XVII века. Так вот это не так. То есть и это, конечно, тоже имело место, но смысл, нерв старообрядчества не в архаизации. Под видом ретроградства и радикального консерватизма зрел русский модерн, европейское самосознание и разделение институтов через эмансипацию религиозного.
Современные исследования, в частности, Е. М.Юхименко о библиотеке Выговской пустыни (двухтомное сочинение), работы Н. В. Понырко, А. Малышева и других исследователей показали, что эти самые «ретроградные» старообрядцы, оказавшись вне государственной системы, вне жестких политических рамок, быстро стали разрабатывать у себя то, что мы сейчас называем принципами внутренней демократии. Отделенная от государства церковь у них быстро получила вектор демократический, социально каритативный и вектор просвещения. Это значит, что старообрядцы быстро выработали у себя круговую поруку, всеобщее решение и выборность духовенства. Институт беспоповского наставничества – это одна из форм такой демократии, а поиски старообрядцами духовенства на Востоке взамен того, которого они утратили (см. труд А. Пригарина 2011 г. «Русские старообрядцы на Дунае», например), лишившись государственной поддержки,- это другая сторона. Всеобщее, включая женщин, соборное управление церковью – туда же. Второй момент – это строительство старообрядцами в ХVIII-ХIХ вв. домов призрения, больниц (Морозовская, Боткинская в Москве, например), старческих приютов. Третий момент - это просвещение; братья Денисовы, одни из основателей Выговского общежительства на Выгу (это нынешняя граница Каргопольского края и Карельского Заонежья), специально поехали в Киев собирать библиотеку, учиться в Киево-Могилянской академии, анонимно, не открывая своего лица. И впервые применили палеографию и текстуальную критику для доказательства никонианских подлогов в документах. Было очень мощное культурно-организационное движение, которое впоследствии дало весьма интересный эффект.
Старообрядчество постепенно, на протяжении XVIII-XIX веков - тут я могу указать на классическое исследование С. Зеньковского и недавний труд Д. Раскина - выработало внутри себя те самые формы независимости институтов, которые можно сравнить с формами западной модернизации, как это нередко делают, вспоминая Макса Вебера. Но я бы сравнил это с независимостью и самоорганизацией вот этих вот религиозных меньшинств на христианском Востоке.
В Египте копты, лишенные каких-либо прав, но, тем не менее, получившие определенную форму автономии в Османской империи, смогли за собой закрепить определенные институты - как то юриспруденция, медицина. Фактически копты держали и до сих пор держат адвокатуру и медицину в современном Египте. Старообрядцы старались закрепить за собой минераловедение и рудознатное дело в XVIII в. Выговское общежитие получило от Петра лично такое разрешение существовать вне рамок официальной церкви - при условии, что они будут заниматься рудным делом и составлять каталоги руд, которые находятся на русском севере. Это дело не получило продолжения по причине того, что начались разработки полезных ископаемых за Уралом, как тогда говорили за «камнем», и в результате рудное дело на русском севере потеряло свое значение. Самое интересное, что дальше старообрядцы начинают массово переселяться на Урал, Алтай, Дальний Восток и осваиваться там. Появляется у старообрядчества еще один модернизационный смысл - колонизация. Первый этап колонизации был связан с русским севером XIV-XVI века, это мы знаем, он тоже имел церковные измерения, поскольку в авангарде этой колонизации шли монастыри и просвещение христианское, а здесь колонизация имела уже более аграрный и отчасти индустриальный характер, потому что возникали заводики, возникали мастерские, и старообрядцы были в их основе. Под Екатеринбургом есть такое поселение, называется Шамары, - это остаток сети старообрядческих поселений, колоний, которые были ориентированы на освоение местных природных богатств. Впоследствии старообрядцы стремились к закреплению за собой иконописного дела (интерес к старой иконе проснулся в синодальной церкви только к концу XIX в. под влиянием светских художников), затем мукомольного (Самара, Балаково, Саратов), фарфорового дела (Кузнецовские мануфактуры) и других отраслей.
К XIX веку, когда этот модернизационный тренд в России привел к возникновению капитализации машиностроения и стального дела, именно старообрядческие деятели оказались в авангарде этой крупной промышленности. В исследовании В. Керова о старообрядческом предпринимательстве, опубликованном лет пять назад, и в упоминавшемся мною исследовании Раскина вопрос о том, почему именно старообрядцы стали во главе крупной индустрии в России, получает некоторый ответ. Ученые объясняют, что дело в общинной организации: у старообрядцев была община, и поэтому можно было прийти и занять быстро и без процентов огромную сумму денег. То ли, говорят ученые, старообрядцы были по-деловому честными, старались друг друга не обманывать, то ли из-за тайного интриганства в высших сферах.
На самом деле ответ на то, почему возникли династии Кузнецовых, Рахмановых, Солдатенковых, Сабашниковых, Рябушинских, Третьяковых и многих других, кроется в том, что старообрядцы на протяжении XVII-XIX веков вырабатывали у себя формы внутренней самоорганизации, в основе которой лежала реализованная модернизация. Практически это ответственность каждого члена общины за церковное оформление, за социальное оформление, рациональность и оправданность всех действий и самой веры, и, вдобавок ко всему, полная выборность сверху донизу. Как выбирают главу поселения, так же старообрядцы выбирали себе духовного руководителя. Теперь старообрядцы не тратили больших ресурсов, внутренней энергии на культурную перестройку, которая понадобилась огромной массе жителей аграрной России для жизни в условиях капитализма и ускорения развития. Каким-то образом им удалось встроить традиционные культурные формы, ту же бороду, какую-то традиционную форму одежды и еще что-то в свой уже модернизированный жизненный уклад. И это было самое интересное. Но, увы, революция и гражданская война вкупе с дальнейшими процессами, сопровождавшими строительство сталинского государства (перемещение масс население, смешивание, уничтожение элит, перемешивание между собой групп и страт), практически свели на нет и этот уникальный второй шанс для России, вернув нас все в ту же петровскую недоструктурную кашу с безгласной церковью-министерством, несамостоятельными и недействующими судами, отсталой архаичной армией и деморализованными элитами.
По теме: Алексей Муравьев о сирийских святых
«Неужели нельзя было строить заводы с бородой?» - как спросила одна английская дама, услышав историю старообрядчества, т.е. неужели между наличием бороды и индустриальными успехами существует какая-то связь? Вроде бы прямой связи нет, но в тот исторический момент жесткие притеснения, культурные, религиозные тяготы создали для старообрядцев предпосылку для модернизации. Современный исследователь Алла Глинчикова с некоторой долей интеллектуальной провокации назвала это «срывом русской реформации». И отчасти это верно, в том смысле, что нереформированное общество – общество отсталое, в котором нет личностей. Не прошло индивидуации, не прошло разделения, выстраивания полноценной общественной структуры, основанной на свободах и долге.
Я закончу последнее таким полувопросом. Существует одно страшное подозрение, которое многие отказываются признать, что если нашего человека посильнее давить, то он начинает лучше развиваться. Вот старообрядчество - еще и пример того, как давление способствовало развитию очень интересного модернизационного тренда. Благодарю вас.